— Ныне Россия — самая дорогая страна для путешествий.

Старинный друг отца Павла Николаевича, получивший от республиканской власти кресло губернского начальника, радостно встретил пару товарищей и зазвал в свой кабинет. Там половину стены занял огромный портрет Пестеля.

Поспособствовать с документами менский глава решительно отказался.

— Никак не могу-с, при всём уважении и доброй памяти о юных годах с вашим батюшкой. «Русская Правда» и законы революционные однозначно велят: новые бумаги справлять по месту жительства. Особо касаемо бывших крепостных — только в волости, к коей приписаны были согласно подушным спискам.

— Как же быть, ежели новшества в дороге застали? — огорчился Демидов.

— Пока перемены не улягутся, во благо дома сидеть. Там, глядишь, и наладится.

Не решивши дело с «папире» и заночевав в жидовском [3] трактире в нижнем городе неподалёку от собора Петра и Павла, путники наутро двинулись в Смоленск и Москву. Увиденное по пути вселяло и тревогу, и надежду. Да, народ вздохнул свободнее, а такие люди трудятся радостней и плодотворней, нежели подневольные. Однако порядку, коего на Руси и ранее не хватало, ещё поубавилось. Вернее сказать, порядок совсем исчез.

Под самой первопрестольной карету пытались ограбить. Демидов сплоховал, замешкался чуток, а Строганов извлёк два двуствольных пистолета, всыпал порох на полку и выскочил наружу. Там бородинский ветеран, не долго думая, дважды спустил курок, без разговоров застрелив двух налётчиков с ружьями. Разряженный пистолет кинул Гришке, а сам заорал на лихих людей:

— А ну убрать бревно с дороги! Живо! Не то в каждом дырок наколочу!

С другой стороны грянул одиночный выстрел. И Демидов убедил кого-то упёртого.

Дивная штука — человеческое стадо. Только готовы были наброситься на пятерых путников, распаляясь близью лёгкой добычи. А как отпор встретили — сникли, хоть и осталось разбойников дюжина против пяти. Под пистолетными дулами сосну откатили, приговаривая: «не серчайте, баре, бес попутал». Потом проводили экипаж голодными глазами.

— По закону положено заявить в отделенье Общего Благочинья, — толстый Демидов отёр нервный пот платком.

— Окститесь, сударь. Мы, документов не имеющие, словно рябчиков постреляли полноправных российских граждан. Тут ста рублями не отделаемся. Я начинаю понимать новую логику, хоть и давно на Родине не был. Лучше другое скажите — вы с Пестелем знакомы?

— Не выпало счастья, хотя заводы демидовские — главные казённые поставщики. Пенька, сукно, парусина, пушки, порох, ядра — всё от нас идёт. Так что причин для знакомства хватает. А вы?

— В юности дружны были и весьма. Потом служба развела. Знаю, он тоже на Бородино отличился изрядно. Интересно, каким ныне стал Павел? Власть меняет людей.

— Уж точно. Вконец зачерствел, видать, коль две дюжины казней утвердил, сотни три душ в ссылку отправил, сплошь друзья по Южному обчеству да по Сенатской.

— Как иначе, Павел Николаевич? Видел лиходеев дорожных, мздоимца прикордонного? С ними по-другому не выйдет. Или жёстко, или никак.

— Правда ваша, слов нет, Александр Павлович. Да только горестно мне. С двенадцатого года никого не убивал, даже на дуэли. Тут на тебе — селяне голодные.

— Не корите себя. А как мы лежали бы на дороге, вилами заколотые? Свечку поставим за упокой и отмолим.

Путники расстались в невесёлом душевном настрое. Демидов далее покатил к нижегородскому Владимиру, а Строганов у московской родни задержался, поражая столичных барышень знаньем последних парижских новостей и мод. Особенно про изобретенье Жозефа Ньеса, именуемое «гелиограф». Больше не нужно сутками сиднем сидеть, позируя художнику. Каких-то два часа в недвижении, и портрет готов на пластинке! Александр Павлович не стал уточнять, что французская картинка цветов не передаёт, а хороший рисовальщик всегда чуть-чуть подправит видимое, дабы портрет удался лучше натуры. Гелиограф как зеркало — беспристрастен.

Меж тем Строганов получил ответ на просьбу о высочайшей аудиенции. Государь Руси и глава Верховного Правления, строгий и неподкупный, что аппарат Ньеса, изволил пригласить Александра Павловича в Кремль.

— Гутен таг, Александр! Иди же ко мне. С Бородина тебя не видел. Меня как ранили, унесли, с тех пор не про всех знаю, кто уцелел, а кто… В моём полку половина осталась.

За приветственной речью Пестель пожал руку другу детства, потом обнял без церемоний.

— Проходи, не чинись, камарад.

Обширная зала Большого Георгиевского дворца, отстроенного после наполеонова пожара, превратилась в кабинет нового отца нации. На непредвзятый взгляд, за время с войны двенадцатого года Пестель изрядно подурнел, лицо расплылось, волосы съехали назад, приоткрыв белёсый череп. Ранее чисто брившийся, он отпустил короткие жёсткие усики. Сальная щётка под носом его не молодила, да и мужественности не добавила.