Он обернулся к остальным, не ожидавшим подобного поворота.

— Господа офицеры! Ежели кто-то сомневается в моей отваге, не возражаю скрестить с ним шпагу в первый же день мира. А теперь продолжим собрание, ибо до мира нужно ещё дожить и сохранить наших солдат.

Паскевич, понимающий трудность положения Строганова, утвердил приговор. На утро перед выступлением к днепровским берегам Боброва расстреляли перед строем.

Марш по жаркой южной Малороссии, тем паче для плохо организованного воинства, вылился в изрядное испытание духа и воли командиров. Колонна растянулась на десятки вёрст! Ударь по ней татарская конница, не избежать бы беды. Однако день проходил за днём, но ни единого вражьего всадника, ни гонца о нападении на приграничные форты русская армия не увидела.

Засуха обезводила степь. С надеждой люди смотрели на облака, изредка закрывавшие солнце; ни одно из них не превратилось в тучу, одарившую дождём. Разве что по ночам выпадала роса, чуть увлажняя землю. Наверно, к северу и в лесах пока ещё была прохлада, здесь она исчезла начисто. Тележные колёса, копыта и солдатские сапоги разбили дорогу, истолкли её словно муку. После ночной стоянки войска начинали движение, проваливаясь в пыль на два-три дюйма.

Эта пыль превратилась в истинную казнь египетскую. Она клубилась столбом, висела облаком, оседая на одежде, обуви и на лицах толстым мягким слоем, забиралась в глаза, в уши, в ноздри и рот, забивала лёгкие, вызывая хрипящий кашель. Зелёные мундиры инфантерии и артиллерии, красные казачьи кафтаны, синяя форма кавалеристов, чёрные треуголки офицеров — всё стало серого цвета, как и масть лошадей.

Люди шли, обвязавши нижнюю часть лица платками и шарфами. А когда попадался колодец, у него каждый раз норовила вспыхнуть нешуточная драка, с трудом пресекаемая офицерами. Особенно худо приходилось арьергарду. Последние полки добирались к водопою, в котором спасительная влага вычерпана до капли, выпита до грязи. Доставка воды к колонне едва спасала людей от обморока, а лошадей от падежа.

Даже самые горячие сторонники идти сразу к Перекопу замолчали, признавая правоту командующего. Вопрос в том только, как перехватить турецкую армию. От Ор-Капы до Днепра дорог мало, зато направлений много.

Генерал Паскевич как-то затребовал Строганова в походный шатёр, предложив разделить вечернюю трапезу и вызвав приступ ужаса у денщика Григория, вынужденного срочно чистить мундир генерал-майора до блеска, приличествующего начальственной аудиенции.

— Не приказываю и не неволю. Поговорить решил с вами в обстановке, так сказать, неофициозной.

— Благодарю, Иван Фёдорович.

Не глядя на дружеский, почти домашний тон, армии и военному времени не свойственный, Строганов сказал себе: командующий, вернее всего, желает поболее узнать про тёмную лошадку, которой приготовил особое место в грядущих битвах.

— Тогда отведайте походной кухни. Знаете ли, граф, с самого Лейпцига держу и не отпускаю наполеоновский трофей — повара Луи. Шельмец и каналья, зато готовит как Бог.

— Вот как? — Александр Павлович потянул носом, за последние недели не избалованным, тонкий аромат мяса и приправ. — Однако пленные должны быть возвращены…

— Не подозревайте меня в рабовладении. Содержание Луи таково, что не известно — он мне служит или я ему. Перед самой войной, признаюсь, прикупил я дворец Румянцева в Гомеле, он при фюрере государству отошёл.

— Потому что Николая Петровича Румянцева казнило Расправное Благочиние в 1826 году.

Паскевич неприметным движением руки подал знак денщику, тот ловко налил вино в бокалы, отменно выученный прислуживать за столом.

— Полно вам, Александр Павлович, корить себя в каждом грехе Республики. К тому же Румянцева, известного содомита, насколько я наслышан, повесили весной, когда вы ещё не оказывали благотворного воздействия на Пестеля. Не будем ворошить прошлое. А только пятьдесят один год мне стукнул. Пора думать о пенсионе и тихой старости. Что за дворец без истинно европейской кухни? Одно название. Дела без хозяина в Гомеле пришли в изрядное расстройство. Обустроюсь и перевезу туда Елизавету Алексевну с дочерьми и сыном. Не откажете навестить меня после войны?

— Почту за честь, ваше сиятельство.

— Вы ещё каблуками щёлкните, Александр Павлович! — развеселился Паскевич. — Лучше расскажите про парижскую жизнь. А я, знаете ли, только с седла Париж видел. У обывателя и завоевателя разный взгляд на вещи.

Понимая, что командующий читал и слышал про французскую столицу куда больше, чем про любой другой город мира, и лишь изучает собеседника, Строганов вернулся воспоминаниями в недавнее прошлое, которое закрылось для него безвозвратно после чёрных дней Республики. Но постепенно оттаял, вспомнил проказы, красоток, певичек, воздух Монпарнаса и Елисейских полей. Потом разговор так или иначе перескочил на К.Г.Б., отчего тональность скатилась к минорной.

— Не могу уразуметь, Александр Павлович. Вы к Пестелю пришли с верой в Республику и желанием послужить стране? В голове не укладывается, что вас влекла лишь карьера.

— Веры даже близко не было. Тогда и слепой видел, что новое государство устроено нелепо. Но приехав из Парижа и не ведая о злодействах, каюсь, оставался в плену некоторых иллюзий, а перспективы Республики казались многообещающими, оттого хотел свою лепту внести. Павел Пестель по Отечественной войне произвёл на меня впечатление человека отважного и порядочного, но не слишком далёкого; он явно нуждался в помощи и просвещённом совете. Когда же дело далеко зашло, я тысячу раз задумывался об отставке. Но кто бы возглавил Коллегию Благочиния? Не Дубельт и даже не Дибич — Бенкендорф. Вероятно, вы не представляете вполне, что он был за человек.