— Александр Павлович! Объяснитесь, что это значит? Вас не было столько лет…

— …Что меня списали в умершие. Понимаю, Иван Фёдорович, как и то, что жизнь без меня устоялась, а воскрешение дорогого покойника никого не обрадует и лишь внесёт ненужное смятение.

— Зачем же так!

Строганов грустно усмехнулся в кудлатую бороду. Левая, обожжённая часть лица не шелохнулась, отчего кривая улыбка приобрела зловещий оттенок.

— Пройдёмте на мысок, фельдмаршал, не будем привлекать лишнего внимания. Вряд ли общество бродяги, похожего на пирата южных морей, упрочит вашу репутацию, — он тронул повязку на левой глазнице. — А говорю я без обиняков, чтобы не осталось неясностей.

Палкой, заменяющей трость, граф-оборванец поддел камушек на дороге. В неловком молчании они спустились к берегу, князь не осмелился продолжить неприятный разговор, а его спутник, казалось, всецело ушёл в созерцание живописного пейзажа.

— Хорошо как у вас! — наконец, произнёс он. — Особенно по весне, когда на деревьях свежая листва. На юге всего этого мне не хватало. Да вы не волнуйтесь, Иван Фёдорович, для общества я воскресать не собираюсь, иначе первым делом объявился бы к кузену Григорию Александровичу или к сёстрам.

— Отчего же?

Несостоявшийся покойник присел на борт лодки, вытащенной из воды.

— Главным образом, из-за Юлии Осиповны. Да-да, щажу её чувства.

— Зря вы так, Александр Павлович. Мы живём замечательно, но о вас она ни разу дурного слова не сказала, печалилась, в особенности в первый год.

— Охотно верю, — казалось, вздрогнула и изуродованная щека. — Запомните, тот Строганов действительно умер. Из османских земель вышел совсем другой человек, отнюдь не только внешне. Главное же — она правильного католического воспитания. Сочтёт, что венчание и сожительство с вами при живом муже покрыло смертным грехом, легло несмываемым позором на неё и проклятием на нашего сына. Посему моё нежданное воскрешение, тем паче в столь неприглядном виде, не уменьшит её скорбь, а испортит ей всё. Так что увольте, остаюсь в усопших.

— Тогда зачем вы здесь? Хотели сына увидеть? В деньгах нуждаетесь?

— Вы ответили сами на оба вопроса, Иван Фёдорович. К кузену за деньгами обратиться не могу, ибо он не заинтересован хранить моё инкогнито. Вы как никто другой поможете тайну сберечь. К тому же предпочли бы, чтобы ни вчера, ни в будущем я не попадался вам на глаза.

— Сударь! Что вы себе позволяете? — вскинулся фельдмаршал. — Зачем обвиняете меня в низости? Вас не было почти шесть лет! Я искренне горевал о вас, заботился о ваших вдове и сыне…

— Полноте, Иван Фёдорович, — перебил Строганов, чьи учтивые манеры пострадали за годы плена. — Никто и ни в чём вас не винит. Однако, побывав в аду, я разучился поддерживать куртуазные беседы и говорю прямо: до вчерашнего дня ваша жизнь была много проще. И вы не посмеете это отрицать. Поэтому давайте сведём наше общение au minimum.

— Простите… — опомнился князь. — Так что вам угодно?

— Немного. Содержание, паспорт городского обывателя. Со своей стороны обещаю не докучать, за сыном наблюдать издалека и не столь неловко как вчера.

Паскевич честно рассказал, что доверительно управляет финансами Юлии Осиповны, наследовавшей и шишковские, и строгановские капиталы. Только от последних, умело вложенных ещё при покойном государе Павле Втором, доход превышает два мильёна рублей в год.

— Столько не надобно, но слышать отрадно.

— Простите, но я не смогу достать мильён наличными. Оттого, что я распорядитель, не могу же забирать деньги как заблагорассудится. Пятьсот тысяч, не более.

Новые российские рубли, введённые взамен обесцененных Пестелем, получили большую крепость, нежели в александровские времена. Посему полмиллиона — весьма изрядная сумма.

Оговорив самые животрепещущие темы, бывшие сослуживцы несколько успокоились. Фельдмаршал рассказал о неожиданной опале. Оказывается, и камарилья регента, и думское большинство вдруг начали опасаться фельдмаршала, способного поднять и повести за собой войска, как случилось при отправке Шарлотты в монастырь.

— Потому что нет войны, Иван Фёдорович. Годков-то вам сколько?

— Пятьдесят семь. На двенадцать старше вас.

— А Ермолову, который в фаворе, шестьдесят шесть. Он в Госсовете, стало быть — в почётной отставке. Других заслуженных полководцев в России просто нет. Так что, случись серьёзная заваруха, регент и Дума живо о вас вспомнят, призовут как Кутузова император Александр.

— Доживу ли, — Паскевич с долей уныния во взоре глянул на дальний берег Сожа. Как ни роскошно здесь, старый вояка не хотел до могилы созерцать гомельские пейзажи. — Расскажите свою одиссею, Александр Павлович.

— Извольте. В двух словах трудно. Татары подобрали меня без памяти на месте десанта, приняв за британского офицера-наёмника Джонатана Чипмена. В Кефе только пришёл я в себя, догадавшись, что до поры лучше оставаться англичанином, нежели признаться в истинном имени и звании. Болел долго, пустую глазницу немилосердно жгло. Думал, начался антонов огонь, но Бог миловал, зажило всё со временем. Турки и татары злобствовали весьма; не могли смириться с утратой Крыма, понимая, что это надолго.