Шоп остриг свою овцу спозаранку, еще роса не высохла, и теперь бедное животное смущенно стояло за оградой и смотрело в сад. По шоссе проехал оранжевый «запорожец», посигналил, но Э. С. не обратил на него никакого внимания, он сидел спиной к дороге, погруженный в мир своей корректуры. Передвижная станция обслуживания приступила к своему ежедневному патрулированию, она с трудом стряхивала с себя сон, от вечной суеты ломило все косточки. Э. С. по-прежнему сидел спиной к дороге, на секунду перед глазами у него мелькнула раздетая овца, стыдливо стоявшая за оградой, он увидал ее продолговатые глаза и всего одним броском мысли пририсовал к ней реку, посадил на берегу плакучую иву, ива выросла и зашумела своими сероватыми листочками.

«Оставлю ее бесплодной», — подумал Э. С. и сотворил возле реки женщину. Легонько подтолкнул ее к воде, она попробовала воду босой ногой и зашла за иву, чтобы раздеться и спрятать платье. Потом она ступила в реку и шла, медленно загребая пригоршнями воду и поливая себя, а Э. С. критическим оком разглядывал ее со всех сторон, подправляя то там, то тут линию или складочку и вспоминая прекраснейшие формы разрушенных акрополей из прекраснейших лет своей молодости. Он окропил обнаженное тело женщины водяными брызгами, оно заискрилось на солнце, и, надо признать, это было прекрасно. Э. С. считал, что красота со всей ее загадочностью создана исключительно ради человека и что все сотворенное в этом мире должно тешить нам глаза и душу. Поэтому он подумал, подумал и поставил позади ивы монаха. Монах услыхал плеск воды, глянул туда-сюда, набожно перекрестился, и лишь тогда Э. С. раздвинул ветви ивы и дал ему возможность увидеть купальщицу. Монах схватился за ветки обеими руками, чувствуя, как черная, тяжелая муть хлынула по его жилам, напирает, рокочет, шумит, как вода в половодье. По одну сторону реки возник бог, по другую дьявол. Бог преклонил колена прямо на голых камнях и стал молиться о спасении души своего монаха, а дьявол сел, закинув йогу на ногу, и принялся ловить стрекоз, порхавших над рекой. Поймает стрекозу и начнет небрежно жевать, а крылышки еще небрежней сплевывает в воду.

Насмешливая улыбка скользнула по лицу Э. С., залегла в глубоких морщинах и затихла. Женщина продолжала купаться, от воды тело ее выглядело еще обнаженней.

А еж в это время, сладко нежась на солнышке, сквозь дремоту услыхал рядом с собой какой-то шум. Он поднял голову, оглянулся и увидал в кустах большую змею. Она не обращала на него никакого внимания, возможно, вообще его не заметила. Ее зажало между камнями, как в капкане, она пыталась высвободиться, шипела, мотала головой, чешуйчатые ее кольца потрескивали. Еж осторожно подошел ближе — змея была в западне, и это придало ему храбрости, он высматривал, где у нее наиболее уязвимое местечко, и вдруг увидал, что серая голова вылезает из коней. Змея напряглась и стала медленно стягивать с себя свою шкуру. Еж отпрянул, пораженный увиденным. Он стоял, поджав брюшко, пальцы его сильных лапок подрагивали, лоб наморщился — если б кто поглядел на него сейчас, то заметил бы некое подобие раздумья. Змея продолжала выползать из своей шкуры, и, когда выползла совсем, еж изумился: она все равно осталась одетой.

Мятая шкурка валялась на камнях, как ненужная тряпка. Змея неторопливо двинулась вперед в новой шкуре, подняла голову, глянула через плечо и тут заметила ежа. Глаза у нее были мутноватые, она еще не успела скинуть с них защитную чешуйчатую оболочку. Еж не свернулся в клубок, не отпрянул. Змея подождала-подождала, юркнула в зеленую траву и исчезла. Еж подошел поближе к брошенной змеиной шкурке, пнул ее мордочкой, шкура в ответ сухо прошуршала. Он вцепился в нее зубами, сильно дернул — она натянулась. Он отбежал вбок, чтобы напасть на нее исподтишка, кинулся на то самое место, где у нее кончалась голова, несколько раз перекувырнулся в траве, а когда снова встал на ноги, увидел, что выползина лежит, распластавшись на спине; желтые чешуйки на брюхе поблескивали, освещенные солнцем.

Э. С. тем временем шепнул монаху, чтобы тот спрятал платье купальщицы. Монах немедленно последовал его совету, хотя господь угрожал ему анафемой и отлучением от церкви. Дьявол все так же спокойно сидел, закинув ногу на ногу, ловил стрекоз, жевал не торопясь и сплевывал в воду жесткие крылышки. Купальщица закинула руки за голову, закручивая в пучок тяжелые мокрые волосы, монах тонул в собственной мути и, чтобы вынырнуть, стал горячо молиться, сопровождая молитву непотребными телодвижениями. Дьявол подошел к монаху и запустил ему за шиворот зеленого кузнечика, бедный монах с перепугу выскочил из-за дерева и тем обнаружил себя. Купальщица взвизгнула и плюхнулась в воду, над рекой разнесся дробный татарский хохоток — это смеялся Э. С.

Когда еж перевернул змеиную шкуру брюхом кверху, он услыхал вдалеке дробный татарский хохоток, а еще до того, как хохоток смолк, кто-то совсем рядом шмыгнул носом. Обернувшись, еж увидал юную ежиху с бледными иголочками. Она стыдливо стояла в сторонке и еще стыдливей шмыгала носом. Еж, недолго думая, ринулся вперед, принялся топтать змеиную шкурку, размахивать ею в воздухе и так увлекся этой забавой, что мигом разодрал шкуру в клочья. Естественно, каждый на его месте тоже постарался бы показать себя… Он подтащил шкуру к юной ежихе, предлагая ей принять участие в игре, но та, видно, застеснялась — шмыгнула носом, повернулась и стыдливо убежала.

Еж ни капельки не обиделся, что его бросили, вновь занялся выползиной и почти весь день тренировался в различных приемах. К вечеру он даже явился в сад к Э. С., волоча выползину за собой. Э. С. поощрил его турецкими восклицаниями за то, что он сумел освежевать змею. Возможно, еж еще долго играл бы драной змеиной шкурой и таким образом навсегда одолел бы свой страх перед змеей, но та не дала ему набраться мужества — уже на следующий день судьба свела их снова.

Пчела только-только проникла в цветущий сад Э, С., мягкое жужжание стояло в воздухе, еж дремал, убаюканный солнышком, как вдруг раздалось чиханье, он открыл глаза и увидал неподалеку юную ежиху. Сон как рукой сняло, еж двинулся к ней, но так и не подошел, потому что из травы высунулась серая змеиная голова. Сверкнуло на солнце желтое горло, проницательные глаза так и впились в зверька. Он бросился на змею, но резкий удар отшвырнул его в траву. Гнев, боль, самолюбие — все смешалось воедино, и еж приготовился к новой атаке. Он слышал, как стыдливо шмыгает носом юная ежиха, но не видел ее — она была у него за спиной. Все его внимание было поглощено змеей. Она залегла в траве, громко шипела и, как плетью, размахивала хвостом. Еж двинулся на нее, следя за серой головой, прижавшейся к земле, и за хвостом, который метался влево-вправо. Пронзительные, немигающие глаза следили за каждым его движением. Еж засопел и через мгновение, будто приведенный в действие пружиной, как у заводной игрушки, ринулся вперед, змея изогнулась, чтобы отбросить его, но не успела — еж вцепился зубами в змеиное кольцо. Он и не видел толком, куда укусил, достаточно было того, что он ощутил во рту теплую, липкую струйку. Все глубже впивался он в змею зубами, а та стремительно помчалась вперед, стараясь стряхнуть с себя тягостную ношу.

Трава, густой кустарник, камни преграждали ей путь, били, хлестали ежа, но он крепко держался, всеми зубами вцепившись в свою добычу. Вдруг змея на ходу свернулась в клубок, покатилась вместе со своим врагом, таким образом оба оказались на краю лужка и вмиг разметали несколько рядов только что скошенного сена. Непонятливый шоп, косивший свой лужок, с косой в руке подошел поглядеть, кто это раскидал его сено, и перепугался, увидав сверкающие змеиные кольца, услыхав злобное шипенье. Его овца тоже подошла полюбопытствовать, в чем дело, но змеиный клубок с вцепившимся в него ежом ударился об нее, и овца, заблеяв, удрала на другой конец лужка. А змея с ежом продолжали кататься по земле. Иногда змеиный обруч ненадолго ослабевал, змея разжималась, размахивалась, точно рука, и ударяла вцепившегося в нее ежа о ствол дерева или о камень, подвернувшийся на дороге. С шумом унеслись они на другой конец лужка, сминая ряды скошенной травы, врезались в кустарник и продолжили поединок там. Еж теперь уже ничего не видел, только слышал, как трещат змеиные кольца и в нем самом тоже что-то трещит. Черная пелена застлала глаза, в ней заплясали оранжевые огоньки, засвистели автомобильные шины, придавливая его своими жестокими лапами, в ушах загудело, а в горле что-то заклокотало. Ему не хватало воздуха, он задыхался, захлебывался — словно лиса опять столкнула его в воду и ждала, чтоб он пошел ко дну или чтоб обнажилось его брюшко. Откуда-то возникли сплющенные ежи и лягушки, они были плоские, как сухие арбузные корки, плясали у него перед глазами и шуршали, как шуршит под ногами осенняя листва. Еж еле дышал, в ушах стоял гул, ему казалось, что он карабкается по какой-то черной ограде, которой нет конца. И вдруг послышался легкий звон, похожий на сладостное, мелодичное кваканье лягушек, юная ежиха с мягкими иголочками призывно шмыгала носом, и он увидел себя самого, как семенит он за матерью, а за ним следом много других маленьких ежат, и у всех мордочки красные от земляники. Он вполз в какую-то дыру, внутри было темно, но и в темноте он ощутил полукруглые стены. Это была ежовая нора — темная, но покойная, устланная мягким тюфячком палых листьев. Он с наслаждением опустился на мягкий этот тюфячок, сплющенные ежи и лягушки, похожие на сухие арбузные корки, замаячили перед входом, стали его звать, но он так устал, что был не в силах подняться и выйти к ним.