— Не станет он оказывать нам сопротивление! — С этими словами дядя Дачо поднялся, в его словах и выражении лица была твердая решимость.

Он нагнулся, чтобы застегнуть обутые на босу ногу сандалии, и, хорошенько подтянув ремешки, заторопил Ивана — пошли, мол. Сержант еще разок взглянул на лепешку и кринку, еще раз подумал о том, как он посмотрит тетке Дайне в глаза, когда придет час возвращать ей лепешку и кринку, когда она закричит душераздирающим криком, что не надо ей ни кринки, ни лепешки, а пусть ей вернут Матейку, ее Матейку, чубатого красавца, разбойника с цыганскими глазами и тонкими цыганскими усиками, того самого Матейку, который ходил по лесам, гоняясь за вампирами и лесными красавицами-самодивами, веселого Матейку или злого Матейку, что валялся на соломенном тюфяке, глядя в потолок, ее Матейку, пусть он будет чернее дьявола, но никто не смеет его отнять у нее, никто права не имеет отнять у нее лебедя ее белого! Господи боже… и так далее.

Иван Мравов старался больше не смотреть в сторону лепешки и кринки, они выглядели осиротевшими, покинутыми, и сердце его болезненно сжималось.

— Давай не раскисать! — бросил ему дядя Дачо и взял стоявший в углу карабин.

Этот карабин потом мешал ему, он не знал, куда его деть. Когда они вместе с Иваном Мравовым ехали в принадлежавшей кооперативу двуколке, дядя Дачо держал вожжи, а карабин то зажимал коленями, то ставил между Иваном и собой, но от тряски по ухабистому проселку карабин все время сползал, поэтому постоянно приходилось его поправлять, ставить прямо. Лошадь мерно трусила по дороге, не слишком охотно, подковы у нее были наполовину стертые, Это была та самая хромая кобыла, которую продали Матею для того, чтобы он проник в табор, не возбуждая у цыган подозрения, она еще и сейчас еле заметно прихрамывала.

— А когда он увидит лошадь, не догадается, по какому мы делу? — спросил председатель.

— Вряд ли, — ответил Иван Мравов. — Он эту кобылу много раз видел. Я другого опасаюсь: что, если корчмарь поутру сбегал к нему, предупредил?

— Увидим. — Дядя Дачо мотнул головой и опять поправил подскакивавший от тряски карабин.

Впереди расстилалась котловина. На холме с тремя вязами никого не было видно — должно быть, люди Амина Филиппова постигли смысл непостижимой карты Атлантического океана и вместе с учителем Славейко спустились в римские развалины, чтобы проверить, вправду ли обнаружатся оленьи рога и кабаньи клыки под тем местом, где легла припадочная коза; дороги тоже были безлюдны, у противоящурного кордона — ни души, Патрульный, верно, лежал в тени под грушей. Над кукурузным полем, позади кордона, вздымалась пыль — это проезжала телега того мужика, который вез в город парализованного сына. Сержант еще при выезде из села видел, как они свернули на проселок, и пожалел в душе беднягу, лишний день проторчавшего в пути с несчастным своим сыном, которого надлежит представить медицинской комиссии для освидетельствования. Над цыганскими кострами вились голубоватые дымки, такие прозрачные и чистые, будто их пропустили через фильтр, дальше, за этим чистым, процеженным дымом пылали печи для обжига извести, а сквозь их пламя проглядывал монастырь. Все в долине было такое же, как вчера, все оставалось нетронутым на своих местах, синие горы тоже стояли на месте, и, оглянувшись, Иван Мравов убедился, что и село Разбойна стоит на месте, спокойное, печальное, манящее… Он не знал, почему оглянулся и почему таким печальным и манящим показалось ему село.

«Не стану больше оборачиваться!» — сказал он себе и взглянул на дядю Дачо, тот стоял в двуколке во весь рост и всматривался в южный край Чертова лога. В той стороне поблескивал ручей, прятался в глубоком овраге, пробирался между ивами и кустарником, за ним высились стога сена, нелепо торчал плетень — он ничего не огораживал, просто торчал, как черта, которая ни с того ни с сего возникла и так же ни с того ни с сего оборвалась… Когда-то здесь стояла сторожка, плетень был оставленным ею следом. Между стогами сена и деревьями мелькала человеческая фигура, то исчезавшая из виду, то появлявшаяся вновь; фигура мерно взмахивала руками.

— Косит, — произнес дядя Дачо и опустился на сиденье.

Лошадь все так же мерно трусила, слегка прихрамывая, по проселку, колеса мягко раскидывали густую пыль. В приглушенный стук копыт вплеталось поскрипывание старой конской упряжи. Когда двуколка въехала по некрутому склону на гладкое, хорошо просматривавшееся место, косарь дошел до конца ряда и вскинул косу на плечо, собираясь повернуть назад и приняться за следующий ряд. Заметив двуколку с седоками, он остановился вполоборота, ненадолго задержался на них взглядом и двинулся босиком по свежескошенному ряду.

— Ничего не подозревает, — произнес Иван Мравов, — неясно только, узнал он нас или нет.

Дядя Дачо не ответил, он смотрел на шагавшего по скошенной траве Матея. Дойдя до середины ряда, косарь неожиданно свернул вбок и по скошенной траве, напрямик пошел к дереву со свернувшейся от зноя листвой. Повесил косу на ветку, наклонился, из двуколки было видно, что он разбрасывает какую-то одежду, поднимает кувшин с водой, пьет. Потом он опять закутал кувшин, чтобы вода не нагревалась, порылся в карманах, и вскоре дядя Дачо с Иваном увидели у него над головой голубой табачный дымок.

— Ну, хороши мы с тобой. — Дядя Дачо шевельнулся. — Человек пошел просто-напросто глотнуть воды и выкурить сигаретку, а мы невесть что подумали! Да у него и в мыслях ничего нету! Даже если он при оружии, мы его возьмем, он ахнуть не успеет.

И он снова поправил сползший к ногам карабин.

Иван Мравов жестами показывал ему, что Матей стоит под деревом, в тени, а сразу за полосой тени начинается густой ракитник, и, как только Матей заметит, что они направляются к нему, он мигом, как кошка, юркнет в ракитник, ведь он сразу смекнет, что дело серьезное, коли они вдвоем явились за ним. Матей знает, когда и в каких случаях власти прибегают при аресте к таким приемам.

— Как же тогда быть? — растерялся дядя Дачо.

Дорога снова пошла полого вниз, спустилась в небольшой овражек, и косарь под деревом скрылся из виду.

— Стой! — сказал Иван Мравов и спрыгнул на землю.

Он принялся выпрягать лошадь и объяснил председателю свой план: они хлестнут кобылу, чтоб она поскакала прямо на Матея, а сами побегут за ней, вроде бы она испугалась и понесла, будут звать Матея на помощь, чтоб кинулся наперерез, для Матея это пара пустяков — кинуться наперерез и повиснуть на поводьях, а тем временем Иван улучит момент, перехватит ему руки поводьями и будет держать, пока не подоспеет дядя Дачо с карабином.