Филипп вернулся на старое место и услышал плеск. Мальчик в пестрой рубашонке шлепал посреди речки, против течения, потом подошел к берегу и присел около торчавших из берега корней. У парнишки намокли штаны, но он не вставал. Старик увидел, что он шарит руками в одном и том же месте, вытаскивает оттуда мелких рыбешек и бросает в мешочек, повешенный на шею.

— Эй! — окликнул его Филипп. — Кто ты такой и за что борешься?

Мальчик испуганно вскочил. Из мешочка и с мокрого зада стекала вода.

— Рыбу ловлю, — сказал он и опять присел.

— Как ты рыбу ловишь?

— В норе.

— В норе? Что это тебе, мыши?

— Не, не мыши.

И все-таки он продолжал шарить в одном и том же место и наполнять свой мешочек.

— Гляди-ка, верно! — сказал старик. — Как это они здесь собрались?

Мальчик еще пошарил под корнями и вылез на берег.

— Я им ласточку положил.

— Ласточку? — не понял старик.

— Ну да, ласточку. Убил ласточку в овчарне, размозжил между двумя камнями и засунул в дыру. Здесь здоровая нора под корнями. Рыба собирается на падаль, ее руками можно брать.

— Хорошо, нечего сказать! — отозвался старик.

Он был недоволен.

— Ну да! — сказал мальчик в пестрой рубашонке.

— Хорошо тебя выучил учитель! Ласточек убивать!

Мальчик сказал, что учитель его этому не учил. Учитель учил их писать с наклоном, все буквы в одну сторону, а голову держать прямо и карандаш не мусолить. Трудное дело.

Он сел, вывалил рыбу из мешочка и стал ее потрошить. На рыбу налетели осы. Они присасывались к рыбьим глазам, и мальчик не прогонял их: если ос рассердить, они начнут жалить.

Над рекой появились ласточки. Они летали совсем низко, грудками касаясь воды. Птицы купались или играли. Старик смотрел на черные дуги их крыльев — они напоминали ему летучих рыб над океаном.

И те летали так же, только возникали не из воздуха, а из зеленой бездны. Старик часто вспоминал океан и иногда видел его во сне. Но океан был такой огромный, что его нельзя было увидеть во сне целиком. Небо по сравнению с ним было всего лишь маленькой крышкой. В памяти старика сохранились и дельфины — самые веселые рыбы, каких он когда-либо видел. Помнил он и католическую церковь на пароходе. Как-то раз во время шторма пассажиры собрались в ней на молитву. Там была одна очень тяжелая икона с очень толстым стеклом, а под стеклом — что-то коричневое, величиной с жука. Ему объяснили, что это кусочек плоти святой Терезы. Святая была очень красивая, хоть и не толстая. Он вспоминал груди Терезы, большие и белые, наполовину прикрытые одеждой. На ее иконе не было нимба. «На что ей нимб? — сказал один из пассажиров. — С такой грудью нимб гроша ломаного не стоит!» А пассажиры вокруг них молились, и из их молитвы он улавливал только ровное: «Аве Мария, мур-мур-мур… Аминь! Аве Мария, мур-мур-мур… Аминь! Аве Мария…»

Так они и плыли себе распрекрасно посреди океана, пока однажды утром не увидели далеко внизу землю. Она была намного ниже парохода — эти самые Соединенные Штаты Америки, и они стали спускаться к ним по океану. Уже не было ни дельфинов, ни летучих рыб. Сойдя на берег, они сфотографировались, потом пили матэ, очень горькое и неприятное с непривычки — ведь он пил его без сахара. Понял он свою ошибку позднее, на одном пикнике, а сам пикник был очень веселый, шумный, и украшением его были болгары. Присутствовали и американцы, но их было мало. Филипп плясал рученицу, а одна американка, совсем без зада, точно ее вырезали из бумаги, покачивала своей тонкой ножкой и смотрела на него улыбаясь. Были там и другие, такие же плоские, но они стояли дальше от него. А мужчины были толстые, курили толстые сигары и когда смеялись, то давились дымом. Чудаки — чем больше они смеялись, тем больше кашляли и чихали от дыма своих сигар. Некому было сказать им, чтоб они вытащили сигары изо рта, хотя догадаться было совсем нетрудно, и все болгары это понимали.

Пикник ему очень понравился, и он собирался еще раз пойти на пикник, но их вызвали в Болгарию. Отечество было в опасности, и тех, кто остался бы в Америке, объявили бы изменниками. Филипп никогда в жизни не был изменником. Пароход снова пополз вверх по океану. Это был другой пароход, с другой иконой в церкви. Летучие рыбы снопа появились около них и летели так же, как эти ласточки над рекой.

— Хватит на похлебку, — сказал мальчик.

— Чего? — спросил Филипп.

— Рыбы. Хватит на уху.

— Да, — сказал старик.

— Я всегда руками ловлю. Удочкой никогда столько не наловишь.

— Удочкой меньше поймаешь, — сказал старик, — но крупнее.

— Лучше помельче, да побольше, — сказал мальчик.

Он побежал с мешочком к реке — прополоскать рыбу.

— Не мочи ее, — сказал старик. — Дух пойдет.

— Ладно, не буду мочить, — сказал мальчик.

Он перешел на другой берег.

— И учителя слушайся, — сказал старик. — А то небось в одно ухо влетает, из другого вылетает.

Он был совершенно уверен, что мальчик не пишет с наклоном и мусолит карандаш.

Он снова встал, чтобы проверить удочки, и вытащил еще одну рыбу. Но она сорвалась и плюхнулась в воду, оставив покачиваться пустой крючок. Водяная крыса скользнула по зеленой воде, выгибая голый хвост. Филипп плюнул ей на хвост и пошел с двумя рыбинами к шалашу. Вечером горбун их запечет, раскалив в костре лопату. На такие дела он мастак.