В общем, наша «айя», как бы ее ни звали, каждый раз, когда мы приходили в парк, начинала крутить головой по сторонам. В какой-то момент она сажала меня на землю и рисовала на песке вокруг меня круг. И строго-настрого запрещала из него выходить, ведь снаружи рыщут демоны, после чего исчезала. Брала она с собой коляску с Сандживом или нет? Таких подробностей я не помню. Полчаса спустя Мэри возвращалась, порозовевшая и довольная. После чего мы шли домой, и по дороге она твердила, чтобы я никому-никому не рассказывал про ее фокусы с исчезновениями. Это будет нашей маленькой тайной. Прошло несколько лет, прежде чем я сообразил, что происходило на самом деле.

Во-первых, магический круг и шныряющие снаружи демоны. Это Мэри почерпнула из легенды. К тому времени, как мне исполнилось пять-шесть лет, мама начала рассказывать мне легенды из двух сокровищниц древнеиндийской литературы. Одна — «Махабхарата» («маха» значит «великий», а «Бхарата» — санскритское название Индии), эпическое сказание о битве за престол древнего царя Куру. Бессмертное сердце этого сказания — «Песнь Господа», или «Бхагавад-Гита». Индия — не только культура, пронизанная Богом куда в большей степени, чем все прочие культуры на свете, это еще и культура, пропитанная «Гитой». В ней с детства слышишь стихотворный диалог между богом Кришной и воином Арджуной, когда они сидят в боевой колеснице Арджуны и ждут начала судьбоносной битвы. Если говорить совсем кратко, то «Бхагавад-Гита» — это гибрид троянского эпоса и Нового Завета. Когда Кришна объясняет Арджуне смысл жизни, то говорит о воплощении Бога.

Однако моя мать особенно любила «Рамаяну» — другое собрание основополагающих легенд, тоже эпос и тоже про битву, на сей раз — между Рамой, прекрасным принцем, воплощением Вишну, и Раваной, повелителем демонов-ракшасов. Приключения Рамы зачаровали бы любого мальчишку. Рама славился своим мастерством в стрельбе из лука, а его преданным союзником был Хануман, летучая обезьяна, чьей единственной целью в жизни было служить владыке Раме.

В детстве легенды и реальность легко переплетаются. Однако в нашей семье образ Рамы имел особое значение. Царь-отец изгнал Раму в леса на четырнадцать лет — сам он не гневался на сына, но был вынужден сдержать слово, данное ревнивой жене. Принц утер слезы и послушался отцовской воли, а за ним в изгнание последовала его возлюбленная супруга Сита, а также — это особенно волновало маму — младший брат Лакшмана.

– Ты — Рама, а Санджив — Лакшмана.

Это нам твердили с утра до вечера, однако выводы я сделал не сразу, а на самом деле подобное сравнение ставило Санджива на ступень ниже меня в неофициальной иерархии. Рама любил младшего брата не меньше, чем Лакшмана — его. Однако было сразу ясно, кто командует, а кто подчиняется. В результате в семействе Чопра возник нехороший прецедент. Мама придавала нашим отношениям религиозную окраску — примерно так мать-христианка говорила бы сыновьям: «Ты — Христос, а ты — Симон Петр».

Я считал своей обязанностью опекать и защищать Санджива, но козырную карту Рамы разыгрывал при каждом удобном случае без зазрения совести. Один такой эпизод закончился скверно. Мне было десять, мы с семьей жили в Джабалпуре. Мы с братом были во дворе, тренировались стрелять из духового ружья — это был дорогой подарок, который папа привез из Лондона. Мишень мы сделали из пустой консервной банки на пятифутовом шесте.

Тут мне пришла в голову коварная мысль. Я встал прямо за шестом и велел Сандживу выстрелить в банку.

Санджив испугался.

– Это как Вильгельм Телль, — настаивал я. — Ты же никогда не промахиваешься. Давай!

Мне как раз недавно рассказали в школе легенду о Вильгельме Телле, который пробил стрелой яблоко на голове собственного сына. В тот миг, когда я стоял за шестом, а Санджив прицелился в меня из духового ружья, мне казалось, что все будет точно так же. Когда я наконец уговорил брата выстрелить, он так разнервничался, что попал мне пулькой — шариком из подшипника — прямо в подбородок. Потекла кровь, но меня гораздо больше заботило, как избежать нагоняя от родителей, чем такие пустяки, как ссадина на лице.

– Придется нам соврать, — постановил я. — Я знаю, что мы скажем. Давай придем домой и соврем, что я перелезал через забор и упал. И поцарапал подбородок колючей проволокой, вот и все.

– Соврать?! — ужаснулся Санджив. И упрямо нахмурился.

– Так надо! Я Рама, а ты Лакшмана!

Санджив, все так же в ужасе, но подрастеряв упрямство, неохотно согласился последовать моему плану, и родители поверили нашей выдумке. Однако ранка у меня никак не заживала, и через несколько дней бабушка ощупала мне подбородок и сделала подозрительное открытие.

– Там что-то есть, — сказала она.

Меня тут же доставили в военный госпиталь и обнаружили у меня в подбородке пульку. Ее извлекли, даже шрама не осталось (хотя семейная легенда гласит, что именно с тех пор у меня ямочка на подбородке). Меня обкололи антибиотиками и отправили домой, где папа прочитал мне страшную лекцию о столбняке. Честно говоря, я был рад, что обман вскрылся. Этот случай поспособствовал развитию у меня одной из основополагающих черт характера — нежелание открыто противодействовать властям. Жажда угодить отцу смешалась с еще более сильной жаждой его не огорчать. Но тогда эта черта была у меня лишь в зачатке.