При последних Великих Моголах царил такой упадок, что держать их территорию под контролем можно было только при помощи военных гарнизонов. То, что не могли охватить «красные мундиры» — английские военные, — отдавали под контроль местных солдат — сипаев. Когда Зафар стоял на самой высокой башне Красного форта в Дели, выстроенного его блистательными предками, то видел, как съежились его владения: земли за границей города Дели мало-помалу отпадали. Бахадур Шах был безвольным, жалким правителем, который предоставил государственные дела другим, а сам получал пенсию, которую назначили ему англичане, и находил утешение в своей подлинной страсти — поэзии.

Жаль, что стихи Зафара, которые так любил Раттан-чача, я уже забыл. По большей части эти стихи были романтические и печальные — как и судьба самого Зафара. Он совершил роковую ошибку: вообразил, пусть и всего на день, будто может вернуть себе власть. В 1857 году сипаи подняли вооруженное восстание против британской армии — говорят, что началось оно из-за слухов, что бумагу, в которую заворачивали пули, пропитывали свиным жиром. Разворачивали пулю зубами, поэтому для сипаев, многие из которых были мусульмане, это было оскорбление религиозных чувств. Полк сипаев промаршировал в Дели и потребовал аудиенции у Бахадур Шаха. Подобная дерзость возмутила Зафара, однако когда повстанцы поклялись вернуть ему власть, он поддался искушению и присоединился к ним, и они взяли в плен и казнили под священным деревом перед дворцом 52 англичан — в основном перепуганных штатских, которые пытались спрятаться. Этот поступок показал, что Бахадур Шах не отступит.

У сипайских полков накопилось достаточно весьма обоснованных претензий к Ост-Индской компании, однако с точки зрения англичан восстание началось из-за религиозной одержимости. Бедный старый правитель, которому было уже за восемьдесят, назначил главнокомандующим своего сына и попытался восстановить в Дели порядок — это было единственное место, которое он еще рассчитывал контролировать. Результат был катастрофический. Сипайские полки впали в полную анархию и никак не могли достичь согласия, кому подчиняться, а тем более не хотели признавать главнокомандующим неопытного принца, вообще не подходящего на эту роль. Восстание было жестоко подавлено, многих родственников Бахадур Шаха англичане казнили, а сам он сдался в обмен на то, что ему сохранят жизнь, и его судили. Сохранились фотографии — пожилой лысый человек с аккуратной острой седой бородкой сидит, откинувшись на спинку дивана, и ждет, когда решится его судьба. Большие глаза печальны, но по ним все равно видно мистика, видно суфия. Юношей Зафар хотел стать святым праведником и одевался в грубую шерстяную рясу странствующего суфия, но затем все же унаследовал трон.

Зафара приговорили к изгнанию в Бирму, в Рангун, где он протянул еще несколько лет. Он считал, что все это ему снится. В стихах он уподобляет себя саду — некогда роскошному, а теперь заброшенному. Самые печальные его стихи рассказывают о том, как он из правителя империи превратился в нищего попрошайку, которому не найти и двух ярдов земли для могилы. Я искал переводы его стихов на английский, но нашел лишь отрывки, однако одно двустишие, по-моему, и сам Шекспир мог бы вложить в уста Гамлета:

После смерти последнего из Великих Моголов признали виднейшим поэтом, писавшим на урду. В некоторых научных статьях даже говорится, что он был настоящим суфием; кое-кто называет его святым. Я бы не стал высказываться так однозначно. Когда я изучал историю Индии в школе, то симпатизировал англичанам, но услышав музыку стихов Бахадур Шаха, встал на сторону поэтов.

Неспособность выбрать что-то одно отравила мне характер. Я мало-помалу превращался в сторонника жесткой конкуренции и взирал на индийскую историю с британской точки зрения: ведь англичане триста лет всех побеждали. Однако я не мог забыть и о страданиях собственного народа. Поэты, которых я читал, стали словно бы молчаливыми свидетелями моих мыслей и настроений. Они смотрели на происходящее, но не вмешивались. И не требовали, чтобы я менялся. Впрочем, даже если бы требовали, я бы не обратил внимания. Я словно бы бежал кросс, у начала каждого круга думая только о победе. Молчаливые свидетели терпели и ждали. Когда у тебя в запасе вечность, ждать можно сколько угодно.

В деревушке Черрапунджи нас приняли за богов. Черрапунджи находится на границе Индии и Бангладеш. Это одно из самых дождливых мест на земле: в «Книге рекордов Гиннесса» говорится, что ему принадлежит рекорд по самому большому количеству осадков и в год, и за месяц. Это поразительное место с такими прекрасными водопадами, что дух захватывает. Когда мне было двенадцать лет, родители решили свозить нас с Дипаком туда на экскурсию. Мы поднимались по склону горы на нашем маленьком «хиллмане» — дорога змеилась зигзагами все вверх и вверх, поворотов было столько, что и не сосчитаешь. Во время пути дождь не стихал ни на минуту. Но стоило нам въехать в деревню, как тучи развеялись, и вышло солнце. Там были маленькие детишки, которые толком не видели солнца ни разу в жизни, и когда оно вышло при нашем появлении, они решили, что мы боги или по крайней мере какие-то сверхъестественные существа. В сверхъестественном происхождении нас заподозрили даже некоторые лавочники. Они улыбались, зазывали к себе в лавки на чай с лепешками-самоса и не брали с нас денег.

Такое же ощущение было у меня, когда я малышом сел в поезд на вокзале в Джабалпуре и, выглянув в окно, увидел, как сотни людей выказывают уважение моему отцу, а многие даже плачут. Я был маленький и не понимал, что это такое — быть врачом, — но сообразил, что врачи, наверное, люди особенные. Именно тогда мне пришло в голову, что и я, пожалуй, тоже стану врачом. Прошло много лет, и мы с моей женой Амитой отправились в паломничество в ущелье Гомукх — своими глазами увидеть исток священного Ганга. Когда мы были там, один наш спутник, знаменитый индийский врач по имени Х. К. Чаттани, обратился ко мне с вопросом.

– Санджив, — спросил он, — если бы вам довелось прожить жизнь заново, какую профессию вы бы выбрали и где бы поселились?

Я посмотрел на вершины гор, в небо — и ответил:

– Все очень просто, доктор Чаттани. Стал бы гепатологом в Бостоне, преподавал бы, писал книжки, старался быть хорошим врачом. В общем, то же самое, что сейчас.

Мой собеседник задумался.

– На такой высоте воздух разреженный, у вас гипоксия мозга, — усмехнулся он. — Спрошу вас еще раз, когда будем на уровне моря.