— Не старайся найти слова, это еще никому не удалось. Но мне кажется, что выбор уже сделан. Иначе ты остался бы там, в лесу. Тебя вернуло чувство долга, а ведь это чувство из нашего, цивилизованного мира. Ради чего-то другого пришлось бы отказаться и от него.

— Да, наверное… И все же, почему наш Закон никак не…

— Закон несовершенен.

— Но должен быть таким! — воскликнул Персефоний, вскочив на ноги. — Да, вы правы, искушение пугает. Но ведь этот страх — только самое начало пути. Там… чувствуется что-то еще… И если Закон обходится без всего этого, то наш ли это Закон?

— Все не так просто, мой мальчик. Неужели ты готов отказаться от Закона? Ведь ты все-таки вернулся.

— Да, это правда, — не мог не признать Персефоний. — Я — существо Закона. И жду от него приговора.

— Мне не в чем тебя обвинить, — спокойно сказала Королева. — Осознанного и преднамеренного греха ты не совершал. Сомнения ненаказуемы, они — спутники разума, глупо наказывать за естество. Что касается проступков, то обстоятельства были сильнее тебя.

— Я не понимаю вас, ваше величество…

— Договор был заключен. Пусть только на словах — и ты, и бригадир его выполняли, насколько возможно.

— Но я убивал!

— Один раз — в порядке самозащиты. А во второй раз казнил отщепенца, объявленного вне закона.

— Я не знал, что Эйс Нарн вне закона…

— Но это так. Ты казнил преступника, а кровь его пил в состоянии аффекта. На тебе нет вины.

Персефоний медленно опустился на табуретку и спросил:

— Тогда почему я чувствую себя виноватым? Это ошибка? Чувство вины — только комплекс, от которого нужно избавиться?

— Что тебе нужно? — устало воскликнула Королева. — Ты как будто бы хочешь быть наказанным!

— Я хочу, чтобы восторжествовал Закон.

— И он торжествует, оправдывая невиновного! — Она замолчала, заставила себя успокоиться и, поднявшись, положила руку ему на голову. Персефоний вздрогнул. — Послушай меня, мальчик, и не спорь. Я горжусь тобой. Мое сердце сжимается, когда я думаю, сколь жестокому испытанию подверглась душа молодого упыря. Я сочувствую тебе. И… — что-то изменилось вдруг в ее голосе, — пожалуй, признаю твою правоту. Я возложу на тебя наказание. Встань.

Персефоний выпрямился. Королева стояла совсем близко, от нее пахло чем-то нежным и теплым, а в глазах ее он заметил глубоко загнанную печаль.

— Я приговариваю тебя к изгнанию. Оно не будет сопровождаться позором, твое имя остается незапятнанным, и тебя не станут провожать проклятиями, но ты обязан покинуть землю, подконтрольную лионебергской общине, и не можешь вернуться раньше, чем по истечении пяти лет.

Он поклонился.

— Клянусь, ваше величество, сделать все, чтобы вернуться достойным членом общины…

— Довольно об этом. Спешить не обязываю, но советую и не задерживаться. Иди. Надеюсь когда-нибудь увидеть тебя.

— Я буду жить для этого, — сказал Персефоний и вышел.

Слуга указал ему путь по коридору и по лестнице вниз — в зал, где уже вовсю шумел скороспелый, хаотичный и веселый праздник. Рекой лилось шампанское, кружились пары, подхваченные вихрем эльфийского вальса, прокатывались взрывы смеха.

— Коктейль, сударь! Прошу отведать, — предложила ему аккуратная мелкая кикимора из дворцового персонала; она проворно лавировала между упырями с подносом на голове. — Новый вкус: кровь волколака-неврастеника, который выпил пятилетнего «киндзмараули».

— Благодарю, — сказал Персефоний, взял бокал и остановился у ближайшей колонны, потягивая напиток и глядя вокруг себя невидящими глазами.

Он не то чтобы размышлял — скорее позволял мыслям протекать сквозь себя, и вот, глядя, как отплясывает под сменившую вальс мазурку Задовский, как хохочет над чем-то, сверкая белоснежными, точно фарфоровыми, клыками рослый упырь в какой-то новой, еще не привычной глазу военной форме, как мелькает на чьем-то лацкане розовый значок с чьим-то — издалека не разобрать — профилем, Персефоний понял, что все его ощущения можно свести к одной фразе: что-то не так.

Что-то не так с Королевой. Что-то не так с его приговором — словно выпрошенным, как и с его фактически помилованием — словно ненастоящим. Со всеми этими неестественно веселыми упырями. И, как хотите, явно что-то не так с торжествующим Задовским.

Вдруг музыка смолкла, и музыканты скрылись в глубине балкона, а на другом балконе, напротив, появилась Королева. Скромный наряд ее теперь венчала тонкая серебряная корона. Лицо было бледным. Она подняла руку, утихомиривая приветственные возгласы.