Все, что происходило, и все, что будет потом, она хорошо знала и могла бы рассказать с подробностями. И все это, хорошо знакомое, не доставляло ей никакой радости, никакого удовольствия — ничего, кроме усталости и скуки. Но она свои чувства умело скрывала за печальной улыбкой, без которой ее нельзя было представить.

Пельмени сварились. Из большого закопченного по бокам котелка упруго валил пар. Авдотьин раскраснелся еще больше, замахал руками, из него посыпались, как семечки из порванного мешка, анекдоты. Девица заливалась смехом, слушая их, и время от времени вскрикивала:

— Не могу! Ой, не могу!

— Слушай, Авдотьин, — прервал его молчавший до сих пор Козырин. — Говорят, ты рабочих с моей хатенки снял. Как это называется?

Авдотьин осекся на полуслове, вытер красное лицо и заторопился:

— Да понимаешь, Петр Сергеевич, тут такая хреновина. Жалобы пишут — народ замерзает… А мы ж к котельне пристройку не доделали. Воронихин меня в райком — такую баню устроил… Куда денешься?

— А куда я денусь? — Козырин поморщился и свел над переносицей брови. — Договаривались — осенью кончить. Теперь — зима. Зря, видать, мой корм идет…

— Да брось, Сергеич, все будет как надо. Рабочих завтра же направлю. Отделаем твою хатенку — лучшая в Крутоярове будет. Да, — словно вдруг вспомнил Авдотьин, — ты с новым вторым не встречался еще с глазу на глаз? Что за мужик? По-моему, они с первым, с нашим Воронихиным, долго не поработают. В субботу, смотрю, за мясом с сумочкой на базар подался. Где это видано?

Козырин быстро и сердито глянул на него, поднес к губам мизинец и прикусил его, показывая, что Авдотьину то же самое нужно проделать со своим языком. Тот осекся.

У костра просидели до позднего вечера. В темноте уже стали собираться. Авдотьин тяжело забрался в кабину своей машины, включил, фары, завел мотор и вдруг выскочил, словно его ошпарили.

— Сергеич, а Сергеич, — звал он Козырина, отходя в сторону. — Иди глянь…

Когда Козырин подошел, протянул ему клочок бумаги:

— Вот, на руле прямо…

На мятом листке из записной книжки нервным, бегущим почерком были накиданы две строчки: «тт. Авдотьин и Козырин, зайдите по поводу вашего поведения завтра в редакцию. Рябушкин».

Козырин хмуро скомкал листок, бросил его и втоптал в снег.

— Плюнуть и забыть.

— Ага, — горячо зашептал Авдотьин, стараясь, чтобы его не услышала девица. — Хорошо тебе, ты свою бабу в руках держишь, а у меня — тигра! Сожрет, ни одной косточкой не подавится. Да и дочка большая, уж. А если раззвонит? Откуда его черт вынес!

Авдотьин проворно забежал за машину и увидел, что на снегу, исчезая в густом сосняке, выдавлены две неглубокие полоски от лыж.

— То ли специально за нами следил! От гад, а!

— Перестань, не трясись, — одернул его Козырин. — Поехали! И не вздумай завтра никуда идти!

— Тебе хорошо говорить… Авдотьин поплелся к своей машине.

Особняк себе Козырин строил на самой окраине Крутоярова. Густые сосны с опустившимися от снега ветками почти вплотную подступали к двухэтажной каменной коробке, которая сейчас, в темноте, виделась мутной и расплывчатой. Машина остановилась возле крыльца. Яркий свет фар выхватил из густых зимних сумерек стену, аккуратно выложенную из белого и красного кирпича, затейливо разукрашенные перила и два высоких окна со стеклами, густо затянутыми изморозью.

Особняк был почти готов, оставалось только отделать его внутри, и вот с отделкой-то Авдотьин тянул.

Замок промерз, Козырин долго возился, пока провернул ключ. Со скрипом распахнул дверь, первым шагнул в темноту, нащупал выключатель.

В одной из маленьких комнаток на первом этаже стояли кровать, столик и огромный самодельный калорифер. Он мгновенно накалился, загудел красным нутром, и по комнатке поплыл ощутимо теплый воздух.

Надежда, не раздеваясь, присела на стул, откинула голову. Ее лицо было немного бледным, и поэтому еще темнее казались гладко зачесанные волосы.

Она перебирала в памяти сегодняшний вечер, словесную шелуху, которой сыпал Авдотьин, и ей хотелось поднять руки, оттолкнуть от себя все то, что сегодня было. Оставить лишь шершавую, холодную кору сосны, к которой она прислонялась щекой, синеватые дорожки мелкого снега, слетающие с веток на землю, вымерзлое, белесое небо и свежесть, чистоту зимнего воздуха, которым она с радостью дышала в бору. Такого свежего, чистого воздуха ей не хватало в отношениях с Козыриным, потому что к ним, к этим отношениям, словно удушливый дым с хлопьями сажи из коптящих труб, примешивались разные Авдотьины, суетящиеся возле Козырина с вечно вопросительными взглядами, в которых ясно читался один и тот же вопрос — сколько стоит?