– Пять!
– пронесся над ним голос Млинес.

Уже пять? а где же два, три и четыре? Проклятье! Должно быть уже наступил шок.

– Девять!
– Горланила Млинес под нарастающий за её спиной гул: монахи ничем не отличаются от других людей, и так же, как и они, любили все обсуждать.

– Одиннадцать!

Первым неладное почувствовал Амит. Не смотря на всю свою нелюбовь к человеку, стоящему у колонн, он ни в каком виде не желал Стижиану смерти: только унижения и, может быть, боли, но не смерти. Он привстал со ступеней и сощурился, пытаясь разглядеть засвеченную лучами солнца спину соседа.

Тео тоже уловил эту странную, появлявшуюся до этого лишь однажды, волну, исходящую от его сына. Лишь когда на небе появилась мелкая тучка, и лучи белого света перестали скрывать происходящее впереди, а с губ Млинес сорвалось число двадцать три, он вскочил с места и хотел было рвануть вперед, но твердая рука Млинес остановила его.

– Нет, - рыкнула она, и произнесла следующее число.

"Стижиан, ты дурак", подумала она, когда поняла, почему он все ещё на ногах стоит - он использовал технику, которой не учат в монтерском монастыре, да и не учат нигде вообще.

Прием был чистой импровизацией Стижиана, он его придумал, когда попал под обстрел в одной деревушке. Причинять вред местным ему тогда казалось немыслимым, а скрыться попросту не удалось, и тогда он решил объединить технику полного расслабления тела с техникой подавления боли. Это было потрясающим решением в данной ситуации, ведь прервать наказание пока Стижиан стоит на ногах мастера не имели права, хоть и понимали, что жизнь монаха под угрозой, а используя этот прием он мог быть уверен, что смерть от болевого шока ему точно не грозит. Никто другой, быть может только сама Млинес, не смог бы выдержать подобного и остаться стоять.

– Тридцать четыре!
– Прокричала она, увидев округлившиеся глаза Маретти, и пары других послушников, стоявших не за её спиной. Тепло ауры Амита вмиг исчезло - оно сменилось холодом. Произнося одну за другой цифры, Млинес очень хотелось устроить нежный поцелуй носу Амита и столу, и объяснить этому завистнику как он на самом деле дорожит своим соседом по келье. Но это потом. Все это потом.
– Сорок один!

Амит сорвался с места и подлетел к Тео:

– Мастер!
– Тихо сказал он, на что тот кинул на него усталый взгляд, переполненный тревогой.

– А разве ты не этого хотел, Амит?

– Пятьдесят!

– Нет, не этого!

Наступила тишина.

Стижиан, стоящий ногами в небольшой лужице собственной крови, поднял голову и все услышали, как захрустела его шея. Медленно, он опустил затекшие побелевшие руки, с застывшими и обескровленными пальцами, и только тогда все присутствующие смогли увидеть, что на самом деле скрывали лучи утреннего солнца: кровоточащие раны, не оставившие живого места на спине монаха. Пятьдесят ударов сделали свое дело: разошлась кожа, порвались несколько мышц. С виду нельзя было сказать, целы ли ребра и позвоночник. Стижиан не чувствовал ничего уже удара с десятого, и не помнил, как прохрустев шеей, нагнулся, чтобы подняться свою мантию и накинуть её на окровавленные плечи.

Один шаг. Второй. Третий.

Он рухнул на пол в трех шагах от колонн.

Амит сделал рывок вперед, но рука Млинес схватила его за шкирку и отшвырнула назад, к лестнице, на которой сидели неспособные пошевельнуться от удивления прочие монахи:

– Мастер!
– Крикнул ей Амит, вскочив на ноги и нахмурив брови, его, в тот день голубые, а не серые, глаза были готовы выпрыгнуть из орбит и пуститься бежать в разные стороны.
– Позвольте!..

– Ты уже достаточно сделал, Лоури.
– Рыкнула она, в то время как Тео присел рядом с сыном на колени и приложил к его щеке свою руку.
– Доживет до палаты целителей? Отлично.
– Оба мастера подхватили Стижиана под руки, и с невиданной ранее скоростью поволокли его в третий корпус.

Последующие четыре дня для всех жителей монастыря тянулись дольше, чем обычно. Первой причиной переполоха были россказни о том, как проходило наказание. Даже очевидцы, хоть их было и не мало, уже начинали путаться в показаниях и нести откровенную чушь. Вторая причина - прием, который использовали мастера для скоростного передвижения, и каждый был готов поклясться в двух вещай: что перед этим сверкнуло нечто ярко-белое, круглое и вращающееся, и что этот прием не был телепортацией. Третьей - известия о том, что Стижиана из мраморного зала уносили.

Стижиан Ветру для прочих обитателей монастыря был тем учеником, который раздражал всех одним своим существованием ещё до того, как его стали отправлять на задания. С первых лет обучения в монастыре он получал хорошие оценки, лучше всех выполнял упражнения (разве что иногда не приходил на занятия и в такие дни подобно одинокой звезде в небесах светился Амит). О нем мастера говорили как о книжном персонаже, ставили его всем в пример, просили обращаться к нему с вопросами и все такое. После того как Стижиан со скрипом и руганью сдал экзамен, отлежался в лазарете и получил свое задокументированое право выполнять задания, появилась ещё одна причина для "негодования" тех, кому не так сильно "везло".