Нападающие, сколько бы из них не было убито, поднимались вновь и атаковали с неубывающей силой. Шаг за шагом, метр за метром, все ещё живые нерийцы были оттеснены к Нерийской левой - другу и заклятому врагу в одном лице.

Перед глазами Руми, словно наяву, возникло то мгновение, когда заговоренная стрела пронзила голову его матери. Крича, он хотел приблизиться к ней, обнять её, но перед ним возникла серебряная кошка: верное её матери существо, ценившее всё то, что ценно хозяйке. Своей огромной пастью, она схватила ребенка и побежала прочь, но пронзенная несколькими стрелами упала, не добравшись до второго моста.

Астируми лежал, придавленный тушей ещё дышащей мохнатой воительницы.

"Сбросьте в реку. Как и всех прочих" - помнил он голос, полный слёз и ужаса, но в то же время и холодной решительности.

Когда с него сбросили тело умирающей кошки, он увидел над собой множество лиц. Все они были серыми, смазанными, но одно он запомнил совершенно четко: это была женщина. Высокая, молодая, с сильным телом и золотыми волосами. Её глаза сияли ярким бело-голубым светом, какие бывают у Амита, стоит ему заговорить с чьим-то, кроме собственного, духом.

"Этот - беловолосый" - сказала она - "в его памяти могут храниться нужные нам знания. Доставьте его в Таэтэл"

Тогда Руми хотел плакать. Хотел реветь и кричать, что угодно, чтобы не слышать шума умирающего города. Но кошки не умеют плакать, как и нерийцы.

Стоя спиной к мертвому городу, последний из нерийцев ещё крепче сжал посох и сделал неуверенный шаг к белому дереву.

Он не хотел ни о чем думать, память работала помимо его воли, наваливая на него всё новые и новые воспоминания, добавляя новые, ужасные подробности, которые лучше было бы забыть.

Древо Наахт. Дерево, которое видит смерть.

Никаких гаданий, никаких взглядов в будущее, ничего подобного. Наахт не способно сообщить как и когда умрет существо, возжелавшее узнать ответ на этот вопрос. И само оно никаких ответов не дает. Оно дает лишь возможность, а нерийцы ею воспользовались. Они приняли силу древа, знающего, когда любое живое существо, ведает ли оно, желает ли оно, готово принять смерть.

Перехватив посох обеими руками, Астируми быстро сделал несколько широких шагов к наахту и размахнулся со всей силы. Он вложил в не несущий смерть удар всю ненависть и всю грусть, терзавшие его сердце. Словно желая сбросить их с себя, он ударил посохом о ствол белокаменного дерева.

Словно скорлупа расколотого ореха, посох сбросил с себя бесчисленные искрящиеся в лучах солнца песчинки.

Обхватив ствол дерева, Руми понял, что у него сбилось дыхание, что эмоции взяли верх над его телом. Это непозволительно для меченосца, владельца вознесшейся ветви Наахт.

Не глядя на посох, ставший гладким, без единой руны, царапины или отметины на нём, нериец поклонился белому дереву и решительно двинулся назад, к стеклянной дороге, не глядя на бесчисленные останки его сородичей, которыми был устлан весь город Неро.

Он шел вдоль реки Сухой, где было мало-мальски прохладно и сносно. Выкорчевывая из мыслей воспоминания и тревоги, переполнившими его разум, он поспешным шагом двигался к границе двух пустынь.

Невзирая на то, что Кор и Нериль - естественно образовавшиеся пустыни, их граница была четко вида, словно на картинке, нарисованной маленьким ребенком. Это была весьма ровная линия, на которой сталкивались белые и золотые пески, над которыми сияло вечностоящее солнце.

Что-то внутри Руми желало сообщить ему нечто важное об этом солнце, но всё его сознание было охвачено воспоминаниями о той единственной за несколько столетий ночи.

У границы двух пустынь, явно бранясь, или это у них способ общения был такой, виднелись три монаха, хоть одному из них здоровье не позволяло так себя именовать. В какой-то момент, Амит легонько треснул Стижиана по боку и указал в сторону нерийца, резко ускорившего шаг.

Он не знал, что его пугает, но чувствовал, что им нельзя переступать границу, ни в коем случае. Внутри него все похолодело, озноб пробежал по телу. Не отдавая себе отчета, он выкрикнул:

– Амит, не двигайся!!

"Мне очень жаль, хозяин"

Нога медиума перешагнула четкую грань двух пустынь.

Все произошло очень быстро.

Его тело словно сжали в тиски, и сам весь он сжался. Шесть осколков северной звезды, заполнившие сосуд Амита, почувствовали притяжения чего-то, им подобного. Сжавшийся в уголке души, Фузу кричал, но его голос оказался неспособным пробиться сквозь пласт энергии всезаглушающих осколков.

Вечностоящее в небе солнце начало вращаться, так скоро и так явно, что все это заметили. Оно набирало обороты, выплескивая накопленное в нём тепло, и стало ещё жарче. Температура поднялась до таких высот, что воздух начал обжигать полость рта и горло, но монахи и нериец успели сделать ещё один вдох.