Вообще, в Речи Посполитой отношение к казачеству во все времена было достойно, по меньшей мере, удивления. В мирное время магнаты с высокой трибуны сейма заявляли, что казачество «подобно волосам и ногтям на теле человека. Если в малом количестве от них есть польза, то когда они разрастаются, их непременно нужно состригать». На вальном сейме 1613 года, в одном из решений речь шла про то, что «эти люди не уважают нашу власть и, уходя из-под юрисдикции своих господ, проявляют непослушание властям. Ставят над собой старших и судей и не хотят признавать иного суда и власти над собой, чем суд и власть тех атаманов». Даже на том самом сейме 1616 года, когда было принято решение продолжить войну с Московским царством, кто-то из делегатов заявлял: «ни магистратов в городах, ни старост, ни гетманов (польских. — Ю. С.) слушать не хотят. Сами себе права заводят и будто бы устанавливают среди великой Речи Посполитой свою собственную республику». Лишним будет говорить, что целью таких речей было лишь одно — ужесточение контроля над казачеством и ограничение их прав. Но совсем не так звучали речи ясных вельмож во времена, когда над границами Польши нависала угроза. Пли когда польская корона, демонстрируя недюжинные амбиции, сама собиралась угрожать своим соседям. Так вышло и в этот раз. Но обо всем по порядку.

Итак, в апреле 1617 года, после долгих сборов, двадцатидвухлетний королевич Владислав во главе войска выступил из Варшавы, взяв направление на Москву. Под своим командованием Владислав имел всего одиннадцать тысяч жолнеров, по большей части кавалерии. Непосредственное руководство полками Владислава должен был осуществлять большой коронный гетман Речи Посполитой Станислав Жолкевский. Однако в последний момент пан Станислав отказался возглавить армию Владислава. Причинами этого, по мнению исследователей, стала угроза нападения на южные границы турок. В Стамбуле неоднократно намекали на такую возможность, будучи раздраженными набегами запорожских казаков на свои владения. Место Жолкевского занял литовский гетман Ян Карл Ходкевич, который, как мы помним, уже принимал участие в московских походах и возглавлял в 1612 году осажденных в Кремле Мининым и Пожарским поляков. Кроме Ходкевича и Владислава Вазы командование армией интервентов осуществляли восемь назначенных сеймом комиссаров. Это епископ Луцкий Андрей Липский, каштелян Бельцкий Станислав Жоравинский, каштелян Сохачевский Константин Плихта, канцлер Литовский Лев Сапега, староста Шремский Петр Опалинский, староста Мозырский Балтазар Стравинский, сын Люблинского воеводы Яков Собеский (дед будущего короля Польши) и Андрей Менцинский. Роль комиссаров в войске сводилась большей частью к контролю за самим Владиславом. Решением сейма ему предписывалось вести войну так, чтобы как можно меньше настраивать против польской короны подданных московского царя. А в случае успешного для поляков завершения кампании, эти же комиссары должны были проследить за выполнением положенных на Владислава обязательств. Обязательств таких было не мало. Согласно списку, составленному С. М. Соловьевым, это:

1) соединить Московское государство с Польшей неразрывным союзом;

2) установить между ними свободную торговлю;

3) возвратить Польше и Литве страны, от них отторгнутые, преимущественно княжество Смоленское, а из Северского — города Брянск, Стародуб, Чернигов, Почеп, Новгород-Северский, Путивль, Рыльск и Курск, также Невель, Себеж и Велиж;

4) отказаться от прав на Ливонию и Эстонию.

Как видим, Сигизмунд III не очень доверял собственному сыну, отправляя с ним к Москве такое количество строгих ревизоров. Сложно сказать, было ли это проявлением его личного недоверия или продиктовано требованиями сейма. Однако очевидно то, что единства среди поляков не было. В дальнейшем это сказалось на результатах кампании, так как добиться от сейма достаточного финансирования Владиславу так и не удалось.

Перед самым выходом Владислав отослал в Москву грамоту, в которой объяснял свои претензии на царство. Ради психологического давления было заявлено, что патриарх Игнатий, смещенный после убийства Лжедмитрия I, отправился также в Москву, чтобы занять патриаршую кафедру. Замалчивалось, что во время пребывания в Польше Игнатий принял греко-католическую веру, что было категорически неприемлемым для московского боярства и духовенства. Однако Владислав не обратил внимания на такую «мелочь». Он, судя по всему, не ожидал сильного сопротивления со стороны войска Московского царства.

Тем не менее, молодой королевич кое-что упустил из виду. А именно то, что Москва, предчувствуя развитие событий на западных границах, готовилась к отражению польской интервенции и для этого пошла на некоторые жертвы, стремясь развязать себе руки на севере. Именно поэтому 23 февраля 1617 года в деревне Столбово (вблизи Тихвина) был заключен мирный договор Московского царства со Швецией. Шведы возвратили царю захваченный ими ранее Новгород, но московское правительство принуждено было согласиться с передачей Швеции некоторых городов Московского царства, таких как Ивангород, Ям, Копорье и Орешек. Также Михаил Федорович Романов по-прежнему был лишен Корелы и Корельского уезда. Таким образом, по Столбовскому договору к Швеции переходила территория, имевшая важное политическое и экономическое значение. Московское государство лишалось выхода к Балтийскому морю. Территория Карелии и карельский народ оказались разорванными на две части,

причем центр Карелии — город Корела, отошел к Швеции. Столбовский договор никак нельзя назвать выгодным Москве, а Густав Адольф даже именовал его настоящей победой шведской дипломатии. Однако Москва, не задумываясь, пошла на него. Несмотря на все потери, Михаил Федорович Романов теперь был готов встретить Владислава и дать ему решительный отпор.

Войска поляков неспешно подступали к границам Московского царства и скоро были в землях, которые не успели еще забыть топот копыт лошадей польского воинства и залечить раны, нанесенные им во время прежних нашествий. Поначалу Владиславу ничто не предвещало каких-либо трудностей. Первым к его ногам упал Дорогобуж. Дорогобужский воевода Иванис Ададуров сдал свою крепость Владиславу, признавая его царем московским. Королевич торжественно вошел в город, не забыв щедро вознаградить как своих военачальников, так и людей Ададурова, которые так хорошо его приняли. Не возникало особых затруднений и во время передвижения польской армии на протяжении еще нескольких недель.

Однако чем дальше польский корпус углублялся в московские земли, тем сильнее становилось сопротивление царского войска и многочисленного народного ополчения. Наконец Владиславом было принято решение на время прекратить дальнейшее продвижение и остановиться лагерем у города Вязьма. Здесь он намеревался ждать из Варшавы подкреплений и денег для дальнейшего осуществления своих планов. Однако лагерь у Вязьмы, которая многократно переходила из рук в руки во время Смуты и к тому времени насчитывала всего сто двадцать шесть уцелевших дворов, стал точкой отсчета неудач, которые начали преследовать полного честолюбивых планов королевича. Время шло, но ни денег, ни солдат в помощь сыну Сигизмунд III присылать не спешил. Польская армия, которая по большей части состояла из немецких и венгерских наемников, а также добровольцев из польской и литовской шляхты, быстро теряла интерес к войне и страдала от низкого уровня дисциплины. Шляхтичи предпочитали выполнению приказов своих командиров буйные пиршества и разгульную жизнь. А что касается немцев и венгров, поднять их боевой дух и уровень дисциплины можно было лишь с помощью одного средства — звонкой монеты. Но как раз в этом универсальном средстве Владислав испытывал острый недостаток. Боевые действия свелись к набегам на окрестные районы, и без того разоренные войной, отрядов легкой кавалерии Александра Лисовского, так называемых «лисовчиков». Эти кавалеристы, которых в Речи Посполитой именовали казаками, имели довольно скандальную славу. В отличие от других подразделений польской конницы, «лисовчики» формально не получали жалованья от польской короны. Они кормились только за счет трофеев и награбленной добычи, чем во многом были похожи на украинских и запорожских казаков. Во время боевых действий они рассчитывали на свою мобильность и в сражениях не сооружали лагерей.

«Лисовчики» получили печальную известность благодаря многочисленным грабежам, насилиям и убийствам, жертвами которых становилось мирное население. Не брезговали они грабить и земли своей родины (это было одной из причин, почему король Сигизмунд III желал удалить их из Речи Посполитой настолько надолго, насколько это было возможным). Неудивительно, что, оказавшись на чужой территории, «лисовчики» показали свои «таланты» в полной мере.

Что же касается немецких наемников и охочекомонной [4] польской шляхты, о которых говорилось выше, они такой неприхотливостью как лисовчики не отличались. Поэтому очень скоро королевич Владислав был поставлен перед тем фактом, что количество солдат в его лагере под Вязьмой тает просто на глазах. Ландскнехты и отряды шляхетного рыцарства попросту разъезжались во все стороны, оставляя Владислава на произвол судьбы. Нужно было немедленно что-то предпринять. Тут-то в очередной раз и вспомнили о тех «волосах и ногтях», которые надлежало беспощадно подстригать, когда они разрастались в большом количестве. И похоже на то, что Владислав, находясь в лагере под Вязьмой, совсем не склонен был к такому «подстриганию». Сейчас он отчаянно нуждался в помощи казаков. И радость его была бы прямо пропорциональна количеству сабель, которое имелось возможным собрать в Украине. В Киев к Сагайдачному полетели депеши с призывом о помощи.