И всё же прелесть этого места заключалась не только в возможности уединиться на лоне природы. Была в Боголюбове настоящая «жемчужина», которую молодой князь ценил чрезвычайно высоко. Как ни странно, это был человек, а именно местный протоиерей Калистрат. И хоть Андрей на собственном горьком опыте успел убедиться в людском вероломстве и коварстве, к Калистрату он испытывал странную, трудно объяснимую привязанность.

Калистрат не мог похвастаться знатным происхождением, не был он также семи пядей во лбу. Но может быть как раз отсутствие влиятельных родичей не позволяло ему кичиться положением, которого он достиг собственными силами, причём с немалым трудом, – он был духовником как нынешнего князя, так и его отца. А средненькие умственные способности с лихвой компенсировались удивительным чутьём, практичностью и умением держать до поры язык за зубами. Зато уж если Калистрат давал ход имеющимся у него сведениям, то действовал скоро и наверняка.

Но даже несмотря на эти таланты, в последние годы с карьерой у Калистрата явно не ладилось. Трудно сказать, что было тому причиной: то ли без могущественных родственников, которые оказывали бы ему поддержку, нельзя было продвинуться дальше, то ли он не мог наскрести достаточную сумму и дать кому следует приличную мзду. А может, он нечаянно, сам того не желая нажил себе тайных, но могущественных врагов. Ведь даже самый осмотрительный человек рискует ошибиться, карабкаясь к вершине церковной пирамиды.

В результате Калистрат застрял в протоиереях, причём, кажется, застрял всерьёз и надолго. В этот чин он был произведен ещё лет десять назад, если не больше. Тут дело не обошлось без протекции Ярослава Всеволодовича, перед которым Калистрат откровенно заискивал. Правда, ему не всегда удавалось держаться поближе к покровителю, но когда Ярослав обосновался во Владимире, то не забыл о своём протеже и выхлопотал для него протоиерейское достоинство.

И, пожалуй, Калистрат был бы рад своему положению, если бы не открывшаяся неожиданно перспектива, ещё более соблазнительная, чем прежняя.

Перед самым татарским нашествием умер Владимирский епископ, и был поднят вопрос о его приемнике.

По этому поводу разгорелись бурные страсти, и Калистрат не преминул ввязаться в отвратительную склоку достойных служителей Божьих. Правда, он был всего лишь протоиереем, зато ему оказывал поддержку сам Ярослав Всеволодович, и Калистрат не сомневался в конечном успехе.

Впрочем, на этот раз вмешательство князя не помогло. Духовенство словно бы решило доказать Ярославу справедливость изречения: «Богово – Богови, кесарево – кесареви», – и проигнорировало ясно выраженную волю мирского владыки. Архиепископ Владимиро-Суздальский Харлампий, как человек опытный и не понаслышке знакомый с мстительным нравом князя, поспешил покинуть Владимир и отбыл в Суздаль, в свою новую резиденцию. Хоть от столицы туда рукой подать, а всё же лучше убраться от греха подальше, здраво рассудил он.

Калистрат не отчаивался и попросил Ярослава похлопотать о производстве верного княжеского прислужника в архииерейский сан, дабы добиться успеха в следующий раз. Но тогда у князя и своих забот хватало. Как раз в это время Бату принялся настаивать на том, чтобы дружина суздальцев выступила на его стороне против Киева. А затем во Владимир пожаловал чужеземный колдун Хорсадар, который шутя уничтожил татарское посольство и тем самым разозлил Бату пуще прежнего. Тогда Ярослав занялся подготовкой мщения выскочке Данилке, отделавшись туманными обещаниями «не забыть при случае» Калистрата. А через несколько месяцев сложил голову в битве под Киевом.

Когда возвратившиеся с юга суздальцы принесли это известие, Калистрат как-то неуловимо переменился. Может быть, он рассматривал гибель своего покровителя как знак свыше, выражение Божьей воли: дескать, не позаботился ты, княже, о верном слуге, вот и погиб безвременно. Может быть, торжествовал в душе, а может наоборот – печалился. Теперь батюшке предстояло начинать всё с самого начала, на этот раз входя в доверие к сыну Ярослава Андрею.

Новый великий князь охотно принял Калистрата под своё покровительство, зная, что покойный отец благоволил к нему. Постепенно между Андреем и Калистратом установились доверительные отношения, хотя князь всё же смотрел на протоиерея как на неудачника, а потому держался с ним несколько высокомерно. Однако после катастрофы, постигшей его в Новгороде, молодой князь решил отсидеться в Боголюбове, и теперь Калистрат часто встречался с ним, причём не только в храме Рождества Богородицы, возведённом около самой княжеской резиденции, но и на берегу Клязьмы, где батюшка, как оказалось, любил прогуливаться. Правда, при этом он нарушал уединение правителя, но князь, кажется, был не против таких мимолётных встреч. Об этом нетрудно было догадаться, ибо единственным человеком, которого Андрей соглашался видеть в любое время, был именно протоиерей.

Итак, не отдавая себе в том отчёта, после позорного вече князь стал искать встречи с Калистратом. И в этом не было никакой загадки. В ещё не старом, но в полной мере успевшем изведать горечь поражения священнослужителе Андрей видел родственную душу, претендента на высокий пост, оскорблённого и униженного тем, что его обошёл другой, может быть, менее достойный высокой чести. И инстинктивно тянулся к товарищу по несчастью.

Так случилось и сегодня. Андрей сидел на огромном пне и бездумно поглаживал влажный зелёный мох, когда стреноженный конь, пощипывавший сочную травку в десяти шагах от него, поднял голову, звякнул сбруей и тихонько фыркнул. Не оборачиваясь, князь спросил:

– Это ты, Калистрат?

– Я, княже. Кому ещё быть, как не мне.

Когда они оставались с глазу на глаз, протоиерей переходил с церковного языка на нормальный русский. Это также было своеобразным признаком их близости, поскольку никакой другой высокопоставленный священнослужитель не разрешал себе подобных вольностей.

– Ну, знаешь, всякое может быть, – ухмыльнулся князь.

Ветви раскидистого ракитника, сплошь усеянные мелкими листочками, заколыхались, и на поляну вышел рослый чернобородый священник, по случаю буднего дня одетый довольно скромно.