Попытка взлететь не увенчалась успехом. Правый мотор неистово ревел, левый работал с перебоями. Самолет вертелся по раскисшему аэродрому, но на разбег не шел. Убедившись, что взлететь нельзя, весь мокрый от напряжения, я вылез из кабины. В это время на полном скаку к нам подлетел всадник в бурке-чапаевке.

– Какого черта возитесь? Немец скоро на аэродроме будет! Хотите, чтобы он летал на вашем самолете? – кричал раскрасневшийся всадник. – Или взлетайте, или сжигайте самолет и уходите! – И как бы в подтверждение его слов совсем недалеко от нас разорвался снаряд.

Медлить дальше было нельзя.

– Иван Иванович, что еще можно сделать, чтобы заработал мотор? – обращаюсь к Авилкину.

– Больше ничего, товарищ командир. Будем сжигать…

– Поджигай, – с трудом выдавил я из себя.

Авилкин открыл кран левого крыльевого бензинового бака, затем отошел в сторону, вытащил из кармана потертую газету, поджег ее и бросил под крыло. Когда наша машина техпомощи выехала на дорогу, самолет был уже объят пламенем. Мы слышали беспорядочную трескотню: то рвались патроны из боекомплекта.

«Сами сожгли, сами уничтожили свой самолет», – эта мысль не давала покоя. Так «линия боевого соприкосновения» для нас, летчиков, протянулась теперь и в воздухе, и на земле.

С большим трудом удалось выехать за Белгород. Дальше машина не шла, везде была непролазная грязь. Чтобы быстрее догнать свой полк, решил сдать под расписку автомашину техпомощи отступающей воинской части, а самим добираться в полк всеми возможными способами. Мы двигались пешком на восток, чтобы выйти к железной дороге. Голодные и мокрые, молча шли размытым осенними дождями полем, с трудом вытаскивая ноги из липкой грязи. Меховые унты с галошами были словно громадные магниты, которые намертво притягивала земля.

Через неделю мы, наконец, вышли на железнодорожную станцию Волоконовка. Все пути были забиты эшелонами с заводским оборудованием, людьми. Дождь, казалось, никогда не прекратится… Грязные, мокрые, уставшие до изнеможения, брели мы между длинных железнодорожных составов, чтобы найти какой-нибудь вагон или хотя бы открытую платформу, где бы можно было отдохнуть. Отдохнуть… Сейчас мы больше ни о чем не думали.

– Дяди летчики, пойдемте в наш вагон, у нас очень тепло, пойдемте, – умоляя обратилась к нам подошедшая девочка. Она была одета в непомерно длинную шинель, на петлицах которой блестели буквы «РУ».

– А где ваш вагон?

– Да вон, совсем недалеко! – обрадованно воскликнула она.

Вскоре мы были в вагоне. От двери по обе стороны прохода – двухъярусные нары, между ними – раскаленная докрасна «буржуйка». Очень жарко.

Мы узнали, что это эвакуируется одно из харьковских ремесленных училищ. Когда начали снимать с себя мокрую одежду, девочки нас окружили со всех сторон и каждая старалась чем-нибудь помочь. Брюки и гимнастерки пришлось досушивать на себе. Мы залезли на верхние нары, и я сразу уснул.

Проснулся я от грохота и в первое мгновение не мог сообразить, что произошло. Вагон был пуст. В нескольких местах крыша пробита, возле меня горела одежда, на ней лежало несколько осколков. Сразу стало все ясно: был налет фашистских самолетов. Не раздумывая, выскочил из вагона. Плакали перепуганные дети. Меня потряс душераздирающий крик женщины. Когда я подбежал к ней, она стояла окруженная людьми. То, что я увидел, – забыть невозможно: женщина держала на руках изуродованное осколками безжизненное тело ребенка. Двое в белых халатах бережно взяли ее под руки и увели.

Только на десятый день мы нашли свой полк. Командир полка, стиснув зубы, выслушал мой доклад. Долго молчал, потом проговорил глухо:

– Правильно сделал, что сжег.

По летному полю вилась поземка, морозный ветер пронизывал даже через меховой комбинезон. В этот февральский день командир полка приказал всему личному составу собраться у своего командного пункта.

Перед строем подполковник Натальченко зачитал приказ: штурманов откомандировать в распоряжение штаба дивизии, самолеты сдать в другие полки, а всем летчикам и техническому составу ехать в тыл для получения новых самолетов-штурмовиков Ил-2.

Штурмовик! Все слышали об этом замечательном самолете, а вот видеть не приходилось. О нем среди летчиков велось столько разговоров, что уже не всегда можно было разобраться, где правда, а где легенда. Говорили, что его не может поразить ни один немецкий зенитный снаряд, что его, как огня, боятся фашистские истребители.

Такие слухи ходили не зря. Штурмовик Ил-2 был необыкновенным самолетом, подобного ему не было на вооружении ни у наших врагов, ни у союзников по антигитлеровской коалиции до конца войны. Капот мотора и кабина летчика защищены броней особой прочности, толщиной до 7 миллиметров, за сиденьем двенадцатимиллиметровая бронированная плита, передняя часть фонаря кабины летчика из прозрачного пуленепробиваемого оргстекла. А вооружение! Две пушки с запасом 300 снарядов, два пулемета и на каждый по 750 патронов, 8 «эрэсов», [5] мог брать до 600 килограммов бомб. Это же не самолет, а летающий танк. Об этих данных мы узнали позже, при его изучении.