Может быть, я сейчас скажу нечто ужасное, но в России гадко и тошно. Тошно смотреть на эти свинячьи физиономии, которые еще отвратительнее оттого, что они такие свои, родные, и поэтому прежде всего напоминают человеку о себе. Как сказал прораб, делавший нам ремонт: хочется уехать от всего этого подальше, купить в маленьком городишке на берегу моря кафе и улыбаться каждое утро приветливым людям.

Я о таких вариантах не думаю. У меня, в силу различных жизненных обстоятельств, есть лишь два существенных варианта: Америка и Россия. В Штатах достаточно омерзительных рож, но они от российских выгодно отличаются тем, что они не привычны на генетическом уровне. И оттого их можно терпеть, удивляться им, прикалываться над ними. Но вот отчего в Штатах настолько неинтересно жить? Там скучно и предсказуемо. Полный душевный комфорт.

Страшная догадка: а вдруг это мазохизм? Там не хватает русскому человеку неприятных эмоций? Свинячьих физиономий?

Америку не любит никто, и я не могу сказать, что люблю ее. Но там есть много хорошего. Поверхностные, зато добрые и наивные люди. Свобода самовыражения: на улицу не стыдно выйти одетой как пугало. Помню такую сцену: едет в инвалидной коляске молодой парень. Вместо рук — какие-то обрубочки, сам весь скрюченный, ножки висят, как две вермишелины. Голова набок, глаза выпучены. Между тем на голове у него зеленый ирокез; в бровях, носу, губах и ушах — пирсинги, а на коже многочисленные татуировки. Инвалид-панк. Такое можно представить у нас?! А еще в Штатах есть люди, снявшие «Красоту по-американски». Есть группа, играющая тяжелую музыку — «System of а Down». Я случайно наткнулась на их сайт в Интернете и была изумлена. Эти рокеры подробно знают историю, понимают политику американского правительства в отношении Ближнего Востока и пытаются по мере сил сопротивляться системе, в которой им приходится жить.

С другой стороны, русские есть русские. Марлен Дитрих сказала когда-то, что в русских ее привлекает страстная натура, небуржуазное мышление и разговоры за водкой. Только почему они стали читать весь этот мусор? Тупеют. Интересно, что же в конце концов с ними будет… В американцев они никогда не превратятся. Свинячьи рожи, такие свои, родные.

Сидя за столом и уткнувшись лицом в ладони, Вадим бродил мысленно среди оливковых деревьев, щурился на встающее из-за горизонта солнце. Прекрасная чернокожая рабыня в белом одеянии несла на плече длинный кувшин с водой. Ничем не поддерживаемая грудь ее колыхалась при каждом шаге под легкой тканью.

Или же чуть менее романтично. Как вариант.

Он был где-то совсем далеко, среди серебрящихся олив и полуденного зноя. Лежал на траве; рядом журчал родник и звонко стрекотали насекомые. Одно из них, запрыгнув на его ногу, пробиралось вверх по штанине…

Раздался стук в дверь, и Лера сказала:

— Вадим Сергеевич, к вам Николай Тимонин.

Мгновенно вскочив, Вадим увидел входящего в кабинет лучшего друга: огромного, с черными космами до плеч, улыбающегося укутанным в широченную бороду ртом и добрыми ярко-голубыми глазами. Они оба ринулись по кратчайшему пути, пересеклись посередине и долго переваливались друг у друга в объятиях, похлопывая, пожимая и отстраняясь полюбоваться.

— Ты че, потолстел, что ли? Блин…

— А у тебя волос вроде меньше стало… Или так кажется?

— Вроде похож на себя, а вроде и нет…

— А сам! Загорел, поистрепался…

— Ну, ты как, жена как, сын?

— Да нормально… ты-то как?

— Да я че?! Я как всегда…

— Как съездил-то?

— Съездил супер!

Несколько минут они продолжали диалог в том же режиме, с каждым разом чуть уточняя вопросы. Потом Колька заторопился:

— Слушай, я так забежал, на минутку. Мне еще надо кое-куда заскочить, а к вечеру я буду свободен. У тебя на вечер какие планы?

— Ты б хоть заранее предупредил… — Вадим посмотрел в календарь на столе. — У меня в полседьмого встреча, уже не отменишь. Но ненадолго, в восемь освобожусь. В кабак сходим или отметим по-домашнему?

— По-домашнему! Илюшку твоего повидать охота, и вообще… Если я не напрашиваюсь, конечно.

Колька кокетничал. Вадим отстранился:

— Посмотрите, какие формальности…

— Ну, мало ли… давно не виделись, и все такое…

Они посмеялись.

— Ну, тогда езжай к нам — сразу, как освободишься. Я Машке сейчас позвоню, пусть приготовится встречать любимого гостя.

Колька возмутился:

— Да че готовиться, семейная же обстановка! Она там щас устроит устриц и омаров!

— Ничего, ты небось и не такого едал…

Они еще раз обнялись и простились до вечера.

Вадим страшно соскучился по Кольке, с которым дружил еще с первого класса. Колька был личностью весьма занятной. Закончив школу, он без труда поступил в МФТИ, но на втором курсе бросил — ему стало скучно. И с тех пор он занимался черт знает чем: работал звукорежиссером, водителем, банщиком. Три года назад он превратился в психолога, хотя психологии нигде не учился, и трудился в рекомендованном молодежи Минздравом РФ психологическом клубе, смахивающем отчасти на тоталитарную секту. Там он довольно быстро стал культовым персонажем и вел массу ролевых игр и тренингов вроде «Армагеддона» (выживание без воды и пищи в настоящем лесу), «Сексуальности» (обучение секретам плотской любви) и «Трансформации» (коренное изменение личности путем трехдневного пребывания с группой себе подобных в ограниченном пространстве). Еще он немного интересовался оккультизмом, кельтской музыкой, собирал шаманские бубны и читал странные книги. А последние полгода Колька провел в путешествиях по Южной Америке, пристроившись к этнографической экспедиции.

Впереди был еще целый рабочий день. Вздохнув, Вадим сел за стол.

— Вадим Сергеевич, можно?

Лера встала около двери, очертив на фоне стены собственный силуэт. Ее облик показался Вадиму французским: синий свитер с треугольным вырезом, из него торчит воротник белой рубашки, а сверху розовый шейный платок. Лера оставила дверь открытой:

— Послушайте.

Из коридора донеслось:

— Блядь! Сука! Блядь!

Слова были продекламированы громко, со вкусом. Лера прикрыла дверь и понизила голос: