— Дай поцелу-у-ю мужа любимой подруги…

«Поцеловала», картинно вращая голову вокруг его щек. Причмокивая губами над каждым ухом. Затем что-то в ухо ему хихикнула (он не расслышал что) и незаметно лизнула в шею. Поэтому Вадим не сумел придумать, что сказать Эггману, который стоял поблизости и улыбался как-то очень громко, привлекая внимание. Очкарик Дима помахал Вадиму издалека, не выражая намерения подойти. Вместо него подошли трое институтских приятелей, с которыми Вадим не общался после одного пьяного спора, завершившегося его идиотским проигрышем. И как Маша додумалась их пригласить?! Но она ведь не знала. Он ведь не полагал нужным рассказывать ей о некоторых вещах. О многих вещах. Так что сам виноват, дорогой.

— Привет! Здорово! — Они пожимали руку с нарочитой сердечностью. Чем выдавали, что все еще думают о том происшествии, и сознавали, что выдают, смущались и озадачивались, и становились еще сердечнее, и никак не отпускали Вадимову руку. Потом он заметил, что в гостиной толчется еще народ, кое-кто из виденных у художника. Вскоре подъехали четверо подчиненных Вадима, включая и Леру. Она бросила в его сторону скомканный взгляд, и только тогда Вадим понял ее взмахи бумагами: Лера надеялась, что он сам ее довезет. Но откуда ему было знать, что Маша ее пригласила? Ему так и не удалось понять концепции вечеринки.

Получилось, что все подошли к Вадиму в порядке осознаваемой ими собственной значимости в его жизни. Почти никто не ошибся — разве что Милка. Но и она оказалась права: Вадим теперь собирался уделять ей гораздо больше внимания. Хотя бы для того, чтобы случайно не пересечься с ней где-нибудь в квартире.

Вадим не заметил, что на его появление не отреагировал лишь один человек — жена. Этот факт вернулся к нему не оформленной в мысль догадкой, когда его стали вдруг навещать по второму кругу. Сначала Вадим растерялся: отчего они затеяли то же самое? Но затем с облегчением вспомнил, что так вечеринки и происходят: все тусуются, ходят от группы к группе. В данном случае он был один, значит, сам и являлся группой.

Подошел Колька, сменился кем-то еще, потом еще кем-то, виденным у художника. Вместе с Вадимом они постояли, в молчаливом товариществе разглядывая всех остальных. Среди остальных выделялись Эггман и Милка. Эггман выглядел бесформенной массой, которую хотелось размазать аккуратно по бутерброду, во имя эстетики. Милка, наоборот, была вся составлена из отточенных линий и с непривычки резала глаз. Эггман взял апельсин с тарелки. Ярко-оранжевое пятно законченной формы не вязалось с его реальностью. Он отдал апельсин Милке. Та картинно взяла фрукт в ладонь и медленно сжала вокруг него тонкие пальцы с длинными накрашенными ногтями.

Поняв, что теперь ее наконец оценили, Милка дала собою полюбоваться. Эггман был ей уже не нужен. Обернувшись, она выставила поверхность бедра в разрез юбки и якобы случайно провела по животу пальцами, задрав блузку. Она, конечно, не знала, что вот уже неделю подряд Вадим видел в фантазиях слегка выпирающий, но совсем небольшой животик обладательницы стриженой головы, чему и сам был в немалой степени удивлен. Милка подплыла к нему и дотронулась до руки. Заторможенный Вадим не успел ретироваться. Милка захихикала и наклонилась что-то сказать ему на ухо. Он тоже склонился к ней по инерции вежливости и получил поцелуй. Милка тронула его ухо губами и отодвинулась, водрузив на лицо невозмутимое выражение. Вадим покосился в сторону Маши. Та разговаривала с Димой, барабанившим обоими указательными пальцами по невидимой поверхности, как он обычно барабанил по столу.

Предыдущая мизансцена, однако, не осталась незамеченной остальными. К Вадиму направились трое тех самых приятелей и стали подмигивать, называть его «старик», неприятно это слово растягивая, и ударять по различным участкам тела. Вадим не любил, чтобы его хлопали. Что-то было символичное в этих хлопках, особенно когда руку заносили резко и далеко, а по мере приближения ее к цели скорость сдерживали и прикасались подчеркнуто аккуратно. Тривиальность того прошлого спора и непропорциональность последовавшего за ним необщения все еще выражались немым вопросом в приподнятых бровях приятелей. К счастью, все трое улизнули тотчас же, сделав плавный вираж за Милкиной плоской попой, демонстративно проплывшей мимо.

Подошла Лера с группой других подчиненных. Обнаружив, что у Вадима закончилось пиво, Лера по привычке стала ухаживать за начальником: принесла ему новое. Вадим обнаружил, что Маша на сей раз за ним наблюдает, и подумал: «Совсем не оттуда ожидаешь подвоха». Разговаривать было не о чем, но Вадим и не напрягался. К тому же он начал быстро пьянеть. Лера спорила с Карасем о ценах на нефть, затем о контроле над средствами массовой информации. Вадим умилился: вот ведь какие вопросы занимают людей. К ним приблизилась Маша, и возникли вопросы литературы. Карась неудачно упомянул детектив, и Маша тут же исчезла, не пожелав продолжать беседу с низшим по разуму. Лера взглянула на обескураженного Карася с укором. Тот растерянно зажевал тостом селедку. «Балда…» — процедил Серенький.

Вадим взял еще пиво и обвел глазами гостиную: оказалось, гости уже разбрелись. Не найдя более увлекательного занятия, он отправился гулять по квартире, бубня под нос песенку. Новым взглядом он осмотрел картины и напольную плитку. Какие-то интересные мысли посетили его, но он не успел их застать, так как действовал медленно. Забрался по лестнице и зашел в детскую, послушал дыхание сына. На подоконнике почему-то стояла злобная остроносая туфля; Вадим выкинул ее в коридор. Затем его занесло в кромешно темную комнату; собравшись из нее вырулить, он был пойман в объятия. Чьи-то руки гладили сквозь штаны быстро найденную часть его тела, и это было довольно приятно. Вадим, правда, озаботился тем, чьи это руки. Слегка отстранил лезущее уже с мокрыми поцелуями туловище и идентифицировал Милку. Покачал укоризненно головой и вознамерился уходить. Но Милка цеплялась крепко, и Вадиму стало смешно. Они упали на мягкий предмет: Вадим тихо смеялся, а Милка шарила по его телу обрадованно. Но тут бутылка в его руках накренилась, и остатки пива пролились куда-то на Милку. «Упс», — произнес Вадим и стал улепетывать. Милка шипящим голосом обидно ругалась вслед.