Вступив назад, он повернулся к мужикам спиной, вскинул руки — и прыгнул в темную воду. Течение тут же подхватило его, повертело и отнесло к берегу. У берега было глубоко, в затишке темнели страшные омуты. Но Нерадец воды не боялся — плавал он хорошо. Нырнув, задержал дыхание и, в несколько гребков перемахнув через омут, ткнулся лицом в прибрежный песок.

На берегу было тихо, в траве стрекотали кузнечики.

Нерадец вскарабкался на бугорок, огляделся — купецкие лодии все дальше относило крутым течением. Мужики расходились с кормы, гребцы садились за весла.

«Знать, по судьбе моей бороной прошли»,— невесело подумал Нерадец. Было ему от чего приуныть. Как мужики-то его!.. Знать, не с того краю взялся.

Но долго грустить да казнить себя Нерадец не умел. Не повезло здесь, повезет в другом месте, решил он и развел костер. Обсушившись, поискал в лесу ягод, пожевал их, чтобы утолить голод, и двинулся вдоль берега, зная наперед, что места здесь людные: рано или поздно, а набре

дет на человеческое жилье. И верно — к вечеру тропинка раздвинулась, и на краю широкой заводи показалась приземистая изба с тесовой крышей и высокой завалинкой. На завалинке сидела баба и трясла на руке ребенка. Во рту у ребенка торчала тряпица с жеваным хлебом.

Скинув шапку, Нерадец приветливо поздоровался с бабой.

— Хозяин-то дома ли?

— А где ж ему быть? Вот и хозяин,— сказала баба и указала рукой на заводь. Там, на бережку, большой и грязный мужик смолил лодку.

— Челом да об руку,— приветствовал Нерадец мужика.— Бог на помочь с силой!

— Твоей молитвой, как клюкой, подпираюсь,— сердито пробормотал мужик, подымая на Нерадца мутные глаза.

— Чего серчаешь? — улыбнулся Нерадец.— Аль обидел кто?

— Меня обидишь,— зловеще протянул мужик.

— Да в чем беда?

— А в том, что с завтрева идти мне по миру с женой и ребенком... Украл кто-то у старосты кобылу, а староста пожаловался на меня да послухов подговорил...

— Худо,— сказал Нерадец. Помолчав, спросил: — А лодка тебе для какой же надобности?

— Ишь, въедливый,— выпрямился мужик и провел рукавом рубахи по вспотевшему лбу.— На лодке пойдем мы в Новугород к боярину, пожалуемся на тиуна. Пущай рассудит.

— Боярин тя рассудит,— ухмыльнулся Нерадец.

— За правду бог.

— Ха, суд прямой, да судья кривой,— поддразнил мужика Нерадец.— Зовут-то тебя как?

— Мошкой кличут.

— А меня Нерадцем. Не судись, Мошка, помяни мое слово: тяжба — петля, суд — виселица. Давно я по земле хожу, много истоптал лаптей, а правого суда еще не встречал...

— Да сам-то ты откуда?

— Сам я человек вольный,— не стал таиться Нерадец.— Нет надо мной ни князя, ни боярина. Куда хочу, туда иду. А где и ножичком поиграю...

— Смелый ты, однако, мужик,— покачал головой

Мошка.— Тут давеча купцы проплывали, не про тебя ли сказывали?

— Может, и про меня.

— Смелый,— повторил Мошка и, склонившись над лодкой, стал широкими взмахами тряпицы размазывать по днищу смолу.

Нерадец присел рядом на корточки. Когда мужик выпрямился, попросил у него тряпицу:

— Давай помогу. Уморился, поди...

2

То ныряя в резвые чешуйчатые волны, то выныривая, лодка шла вдоль берега, в тени склонившихся над водой серебристых ив. Мошка сидел на корме и греб рулевым веслом, на носу устроилась Мошкина баба, Прося, с ребенком, укутанным в холстину. Нерадец сидел посередине; ему была главная забота — работать в два весла. Нелегкая досталась ему должность на Мошкиной долбленке, а все равно на душе стало посветлее: хорошо они с вечера управились с Мошкой, крепким мужиком оказался его новый знакомый. А дело-то было не пустяковое: тиун при мече да отрок с копьем...

Нагрянули боярские прихвостни сразу после обеда, едва успел Нерадец последний раз скребнуть ложкой по дну миски. Дверь распахнулась от сильного толчка; заслоняя низкий проем, в избу ввалился тиун, злой с перепоя, горластый и толстый. Плюхнувшись на лавку, вытянул жирные ноги в заляпанных грязью сапогах, ощупал стоявшую возле стола Просю поросячьими похотливыми глазками:

— Сымай, хозяйка, сапоги!

Прося засуетилась, заохала, сунула ребеночка в люльку, опустилась перед тиуном на колени.

— Сымай, сымай,— поторапливал ее тиун.— А ты, Мошка, неси мне меду.

Смиренно сложив руки на животе, Мошка повинился тиуну:

— Нет у меня меду, батюшка. Сам видишь — бедно живем.

— Ну а коль нет, все едино ступай,— рявкнул тиун.— И ты ступай,— обратился он к Нерадцу.— Чего глаза пялишь?..

— И мне уйти, батюшка? — робко спросила уже скинувшая с него сапоги Прося.

— А ты останься,— приказал тиун.— Ты мне по надобности... Кшыть, кшыть! — погнал он мужиков.

Мужики вышли. У Мошки лицо перекосило от бессильной злобы.