— Спасибо на слове...

— Мокеюшка,— подался вперед Давыдка, радуясь кузнецу, будто родному.— А дядька Михей? Не видать что-то дядьки Михея...

— Дедушка Михей преставился под Василия-капельника,— с любопытством заглядывая в лицо Давыдке, прострекотал подручный и прыгнул от тяжелой руки молчаливого Мокея в дальний угол кузни.

— Преставился, значит,— растерянно повторил Давыдка и перекрестился.— Царствие ему небесное...

Мокей бросил на груду железа молот; склонившись над бочонком, неторопливо умыл лицо.

На воле, на ярком дневном свету, старый приятель уже не казался Давыдке таким большим и сильным, как в кузне у своего красного горна. Глубокие складки залегли в уголках Мокеева смешливого рта.

— Совсем пригорюнился ты, Мокеюшка,— первым нарушил долгое молчание Давыдка.— Сказал бы что... Поди, целый век не виделись.

— Век-то век, да моя ли вина? — усмехнулся кузнец.— Сам, чай, дорогу к нам позабыл... Ну а нынче — отдохнуть приехал али переждать смуту?

Давно ожидал Давыдка этого вопроса. Не единожды сам себя спрашивал, а ответа не находил.

— Про то не говори,— сердито пробормотал он.

— Ладно,— сказал кузнец, разглядывая дружинника.— Видать, и вам не шибко сладко, на княжеских-то хлебах...

— Дядя Мокей! — крикнул от кузни мальчонка-подручный, кузнецов юнота.— Крицы-то нам не хватит. Как быть?

— Задувай домницу,— распорядился кузнец.

Давыдке показалось, что он вздохнул с облегчением —

неладный пошел у них разговор. А юнота помог, отвлек от ненужного спора.

— Федькой зовут,— кивнул в сторону паренька Мокей.— А то пойдем, поглядишь, как работаем.

— Это можно,— тоже с видимым облегчением сразу согласился Давыдка.

В городах крицу варили кричники, поставляли сырье для кузнецов. На селе кузнец все делал сам — и руду таскал из ям на болотах, и крицу варил, и орала ковал, а если надо — ковал мечи.

В низинке за кузней Давыдка увидел домницу, какие встречал и вдругих местах,— с горном и глиняными труб ками,через которые нагнетался воздух. Металл варили в высокихчерных горшках,— сейчас возле них возился Федька,весь в рыжей рудоносной грязи.

— Хороший у меня юнота, — похвалил Мокей подручного.— Добрый будет кузнец.

— А и воин будет добрый,— вставил Давыдка.

Мокей ничего не сказал ему на это, только налег на ручку больших хлюпающих мехов.

— Подсоби,— попросил Давыдку, а сам отошел глянуть на юнотовы старания.

Давно не держал Давыдка в руках ни топора, ни молота. Истосковались ладони по работе, закоснели мускулы от безделья.

Он крякнул, заворачивая до локтя рукава рубахи. Налег на мехи, вдохнул в домницу с опушки нанесенного свежего лесного воздуха — забегали по березовым уголькам быстрые желтенькие ящерки; второй раз налег на мехи — и пламя вспыхнуло в глубине; с третьего раза длинные языки вырвались из домницы, будто выплюнул огонь Змей Горыныч... А мех под сильными руками Давыдки работал все сильнее, все настойчивее. Теперь уже воздух спорил с огнем, сдирал пламя с рубиновых плашек, а оно снова бросалось из домницы, а мехи снова задували его в домницу, и так боролись они друг с другом, пока не закипела в глиняных горшках руда, пока не поплыл по тоненьким желобкам выплавленный из руды металл — ржавый, с синими искорками внутри, будто скользнувшая в папоротнике чешуйчатая гадюка...

— Эх-ха,— радостно покрикивал Давыдка над мехами у ревущего гулко пламени, и Мокей одобрительно поглядывал в его сторону помягчевшими белкастыми глазами.

2

Руды не хватило, и Мокей сказал, что ее нужно набрать в болоте.

— Поедешь со мной? — спросил он Давыдку.

— Поеду.

Они сели в лодку, стоявшую на приколе подле самой кузни, и поплыли вниз по Клязьме.

Половодье только что спало. Река вошла в берега, но по быстрине еще несло весенний мусор — щепки, кору, бревна, целые кусты и кряжистые дубовые лесины, выволоченные мутной водой на середину потока.

Мокей расталкивал бревна лопастью весла, греб легко, будто и не напрягаясь. По берегам светло распахивались березовые рощицы; насупясь, глядели с песчаных круч могучие исполины — ели. Солнце, выкарабкавшееся на полдень, зажигало красным огнем сосновые стволы, серебрило в низинах кучно разросшийся ивняк, богатым кружевом выстилало заводи со склонившимися над ними рябинками.

За двумя поворотами, где из густого ивняка вытекала прозрачной струей и врезалась в водоворотное течение Клязьмы мелководная речушка, напоенная бьющими в смурой лесной тесноте ключами, берега присели, деревья пошли пореже, а потом и совсем исчезли. В болотистой низине тускло светились маленькие озерца. К этим озерцам, в узкую, как щель, протоку, и направил Мокей свою однодеревку. Клюнув тупым носом мшистый берег, лодка прошуршала днищем по мелкому галечнику и остановилась, плавно вскинув осевшую корму.

— Приехали,— сказал Мокей, спрыгивая в воду, и, взяв лопату, зашагал по влажному мху в середину кочкарника.

Давыдка едва поспевал за ним. Они вышли на большую поляну, буревшую высокими кучами недавно набросанной глины. Слева и справа виднелись ямы с обвалившимися краями и мутными лужицами на дне. Лужицы глухо урчали и чавкали, выталкивая на поверхность жирные зеленые пузыри.

Пощупав лопатой вязкое дно самой большой ямы, Мокей спрыгнул, перехватил половчее черенок и начал выбрасывать куски маслянистой грязи. Скоро лодка была нагружена почти до краев. Сменив Мокея, Давыдка сел на корму и выгреб из протоки, заросшей болотником, на быстрину.