Два ефрейтора в одной роте – это перебор, и меня быстро прекратили подкалывать воинским званием. Зато Челубею… в общем, это уже неважно. В качестве заключительного аккорда всем заинтересованным лицам сообщаю: на дембель Челубей ушел живой и здоровый, но – в звании ефрейтора, я же, держа слово, данное Гомеру, навсегда бросил пописывать стишки. Каждому свое.

А вообще-то, декабрь, январь, февраль – самые скучные месяцы были, операций почти нет, хозяйственных работ мало, ерундистикой типа строевой подготовки и зубрежки уставов мы не занимались. Эти три месяца в одну серую пелену слились, в караулы ходили, самоподготовкой занимались – вот и все, собственно. Скукотища.

А когда солдату скучно, он что делает? Нет, милые, это кот свои причиндалы вылизывает, а воин ищет развлечений и приключений и иной раз находит их прямо на свою задницу.

Водка дорогая была, бутылка двадцать пять чеков стоила, чек в Союзе один к пяти шел, а пузырь водяры на родине стоил четыре рубля двенадцать копеек. Те, кто в Афгане водкой торговал, озолотились. Но выпить хочется, тем более новый 1981 год на носу, надо встретить. Собрали все свои трофеи и пошли на аэродром. Я уже говорил, что аэродром кроме военных еще и гражданские функции выполнял, летали там и гражданские самолетики, следовательно, было и местное население. Вот им мы трофеи и загнали, потом у менялы обменяли афгани на чеки. И получилось триста. Вот на них-то мы водочки и купили. Двенадцать бутылок вышло. Весело, весело встретим Новый год! Идем мы, значит, с аэродрома, все такие затаренные, довольные, счастливые. Бац, на подходе к бригаде офицерик штабной нас ловит:

– Что?! Куда? Зачем? РД к осмотру!

А вот хер тебе на погоны вместо звезд, а не осмотр. Не отдадим родную!!! Вот попробуй, догони! Бегом марш! Убежали, только слышу: кричит мне в спину штабной капитан:

– Да куда ты денешься? Я же тебя узнал!

Только успели все спрятать, как вызывают меня в домик офицерский.

– Что в РД было? – Это ротный страшным голосом спрашивает, зверюгу из себя строит. А тут и давешний капитан – сидит на табуретке и скалится. Довольный, как будто ему орден дали за то, что в штабе бригады штаны протирает.

Краснею я, молчу, невинность и скромность играю, не знаю, как Станиславский оценил бы мою игру, но штабной капитан поверил. Задушевно так голосит:

– Признавайся, солдат, имей мужество, раз попался, то говори.

Так я тебе и расколюсь, жди, не на такого напал, а водку все равно не отдам, не для тебя старались.

– Я, товарищ капитан… – начал я смущенно мямлить. – Вы же понимаете…

– Давай, солдат, говори… говори… – поощряет капитан.

– Я за хлебом к летчикам ходил… за белым… – опустив взгляд, бормочу я. – Сами знаете, какое у нас снабжение… Вот и просил их поделиться… Чем могут… но если вам надо, то я сбегаю за хлебушком… отдам вам.

– Позор! – раненой свиньей визжит капитан. – Вы не десантник, а побирушка! Кто еще с тобой был?

– Не знаю я их, вроде из четвертого батальона, если встречу, обязательно вам скажу, – плачущим голоском заливаюсь я.

Покричал офицерик, кулаком погрозил, а ротный обещал меня сурово наказать и наказал – новый, 1981-й, год я встретил дневальным по роте.

– За что?! – уже непритворно зарыдал я.

Накрыт стол, ждет в кружке водка, а тут в наряд.

– За то, что попался, – с недоброй улыбкой ответил ротный, – за то, что я выслушивал тут от всяких… из-за тебя. Еще раз попадешься, получишь в бубен! Понял?!

Так точно! Все понял. И больше я с водкой не попадался, но и других залетов, т. е. нарушений воинской дисциплины, было у меня предостаточно. Как наказывали за них? Да по-разному. Сделать замечание или объявить выговор? Ой, как смешно! Даже самые-самые тупоголовые штабисты и то до такой глупости не опускались, а строевые офицеры об этом даже и не задумывались. Да кого взволнует полученное замечание или обеспокоит выговор? Да никого, только рассмеется солдат за спиной у офицера, а то и, глядя прямо ему в глаза, вежливо поинтересуется: «Ты что – дурак? Или совсем допился?» Наряд вне очереди? Так это почти не наказание. Подумаешь, отстоишь на посту с автоматом два часа, так потом четыре отдыхаешь, а других обязанностей у наряда в то время не было. Арест на гауптвахте? Так не было ее, не построили еще, не до того было. Вместо ареста в ямах сидели. Откопал ямку, посидел в ней, поспал, отдохнул от тягот службы – и пожалуйте обратно в строй, товарищ солдат. Дисциплинарный батальон? За то время, что я служил, никого туда не упекли. Кроме лишения свободы по уголовному делу, я вам все меры дисциплинарных наказаний, предусмотренные уставом, перечислил: замечание, выговор, наряд вне очереди, арест, дисбат.

Не работали они у нас, никто этой херни уставно-дисциплинарной не боялся. А чем дольше солдаты служат, тем больше они наглеют, а воспитывать их надо, воинская дисциплина должна быть. Была у нас дисциплина, была, прямо скажем, особенная дисциплинка, военно-полевая.

Стою я ночью на посту номер один и охраняю воинскую святыню – знамя части. Полотно знамени упаковано в чехол и опечатано, чехол с упакованной святыней хранится в БРДМ (боевая разведывательная десантная машина), БРДМ стоит в трех шагах от караульного помещения и тоже опечатана, сама караулка расположена на территории штаба бригады. Уставная смерть нашей части охранялась прямо как в сказке: дуб, ларец, птица, яйцо, игла. Правда, я на дракона-охранителя никак не тянул, но так и дело не в сказке было. А было дело в том, что накануне выдали нам дополнительный месячный десантный паек – банку консервированного сгущенного молока. Месячную норму я за пять минут выхлебал. И вот стою на посту, пучит меня. Сил терпеть уже нет, а до конца смены еще час остался. Положено на пост номер один самых лучших солдат ставить. Так на что положено, уж давно наложено. Не лучший я был в роте солдат, совсем не лучший, если откровенно, то просто раздолбай, именно поэтому и стоял на посту номер один, в трех шагах от палатки караульного помещения, почти на виду у начкара. Выйдет начкар поссать, видит: бдит у знамени часовой, тот самый обалдуй из его взвода, ему и легчает – вроде все нормально. Выйдет дежурный по части по своим неотложным делам, смотрит: мается часовой у знамени, вот он и спокоен – будет жить бригада. А у часового смерть в глазах и так живот пучит, что чувствует часовой: стоит ему промедлить минуту – и навсегда будет замарана его воинская честь. Буквально замарана, поносом замарана. Такое дело не то что до дембеля, а и после службы с хохотом сослуживцы вспоминать будут. Да ну его на хер, это знамя! Ничего с ним не станется за пару-то минут, вот и кричу я второму часовому, что охранял вход в караульное помещение:

– Леха! Присмотри за постом, а мне сбегать посрать надо.

– Ладно, – равнодушно отвечает Леха и не спеша закуривает, нагло начхав на обязанности часового, строго прописанные в уставе караульной службы.

Бросил я пост, побежал, на бегу достаю из подсумка газету «Фрунзевец», ее в ТуркВО издавали. Читать ее, конечно, никто не читал, но другой бумаги не было.

Успел, не опозорился. Возвращаюсь на службу в боевой строй с пустым кишечником и песней в душе. Уж так мне хорошо стало. Глянул на пост – и тут же подурнело. Стоит у поста номер один мой командир взвода, он же начальник караула, лейтенант Петровский, а рядом с ним дежурный по бригаде, командир двенадцатой роты капитан Тычин.