– Это чтобы я тебя простила? – холодно спросила Катька.

– Это чтобы ты не пропала в этой жизни от нищеты. Раз в месяц все эти годы я звонила твоей матери и сообщала, как твои дела. Ее адрес и телефон найдешь там же, где и отцовские.

– Она живет в Москве? – отстраняясь от боли, схватившей за горло, спросила Катерина.

– Да. Она и твоя сестра Лида.

– Они хотели со мной встретиться?

– Нет.

Катерина молчала, оплакивая себя сердцем, а хотелось орать во все горло, задать вопросы: почему?! Почему жила нищенкой, в сиротском платье, без игрушек, без радостей, без детства, когда у них были средства на нормальную жизнь?! Это что, один из садистских приемов воспитания аскезой? Почему не давала общаться с отцом?! Еще один издевательский пункт? Почему исковеркала ее детство?!

Она смотрела, смотрела, смотрела в слепое ночное февральское окно и ни о чем не спрашивала.

Накануне похорон, вечером, Катерина долго сидела перед телефоном и смотрела на два аккуратно вырезанных из ученической тетради пожелтевших листка в клеточку, с адресами и телефонами отца и матери. Она очень много передумала, глядя на эти листки, так много, что у нее заболел мозг.

И набрала твердой рукой номер.

– Алло? – услышала первый раз за много лет смутно знакомый голос.

И не сразу смогла говорить.

– Алло! – более требовательно призвали к разговору.

Катя отвела трубку от уха, откашлялась в сторону, прочищая горло, и, сохраняя нейтральный тон, спросила:

– Анастасия Федоровна?

– Да, это я.

– Я Катерина Воронцова. Ваша мама, Ксения Петровна Александрова, умерла. Похороны состоятся завтра, – и тем же бесстрастным голосом сообщила место и время похорон.

В трубке повисла оглушающая тишина, даже дыханья не было слышно, а потом хриплый голос:

– Катя-я.

А она медленно-медленно положила трубку на аппарат.

Походила по квартире, чувствуя себя посаженным в ненавистную клетку зверьком, дышать и думать удавалось с трудом. Как же сейчас необходим Тимофей!

Но он черт-те знает где, в очередной сверхзасекреченной командировке на неопределенный срок – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, как в сказке! И не дозвониться, не соединиться никак!

«Хватит сопель, Катерина! Развела тут!» – прикрикнула на себя мысленно.

И задышала нормально, уравновесила нервишки и быстро, чтобы не передумать, вернулась к телефону и набрала следующий номер.

Рабочий номер не отвечал, позвонила на домашний. Ответил женский голос.

– Будьте добры Анатолия Васильевича, – с отстраненной любезностью, на которую настроилась, попросила Катерина.

– Кто его спрашивает? – не самым благостным тоном поинтересовалась женщина.

– Катерина Воронцова.

На проводе помолчали непродолжительно.

– Одну минуту. Подождите, пожалуйста.

Минуты не прошло, почти сразу услышала приятный низкий голос отца:

– Катюша, это ты?

У Катьки ком встал в горле, как она ни уговаривала себя не реагировать ни на что, не думать об обидах. Сглотнула раз, другой, тряхнула сильно головой, собралась и нейтральным голосом сообщила:

– Ксения Петровна умерла. Завтра похороны, – и голосом робота-автомата назвала место и час погребения.

– Как ты, Катенька? – заспешил отец, чувствуя, что она сейчас положит трубку. – Я все про тебя знаю, звонил Ксении Петровне всегда, каждый месяц, чаще. Она мне все про тебя и твои успехи рассказывала. Ты стала врачом, хирургом!

– Благодарю вас, у меня все в порядке, – холодно отозвалась дочь.

– Я знаю, что виноват, но не надо так, Катя! Я не мог тогда поступить иначе! Я приеду, мы увидимся и поговорим, я все объясню!

«А что, что ты можешь мне объяснить?! – орало Катькино рыдающее сердце. – Что бросил меня?! Вы оба бросили меня, отдали в тюрьму на издевательство бабке!»

Но она – Катерина Воронцова! Выученная справляться с чувствами и эмоциями самим Тимофеем! Она справилась и на этот раз и голосом, не окрашенным эмоциями, отвергла предложение:

– Это лишнее, Анатолий Васильевич, в этом нет необходимости.

– Что она с тобой сделала?! – закричал отец.

– То, что могла, – тем же тоном ответила она.

И положила трубку.

Мать на похороны пришла. Одна, без Лиды. Стояла какое-то время в стороне, решившись, подошла к дочери, мучаясь необходимостью что-то говорить.

– Здравствуй, Катя.

Та освободила ее от страданий:

– Простите, мне надо заниматься организацией, – и отошла к гробовщикам договариваться об оплате.

Мать ушла сразу после того, как похороны закончились последним положенным на свежий холмик земли венком. Она не делала новых попыток подойти и поговорить с дочерью. Больше Катерина ее не видела.