Клавдия Ивановна поделилась об этом с Сергеем Ивановичем. Он выслушал жену с заинтересованностью и спросил, что у Зарецкой за отношения с Ласточкиным.

— Неясные, хотя я и не говорила с нею.

— Поговори, — попросил он. — А то этого таежного донжуана придется призывать к порядку.

— У тебя все какие-то обидные клички людей, — заметила с огорчением Клавдия Ивановна.

— Заслужил, вот и кличку получил. К чистому грязь не пристанет… Так-то, дорогой мой педагог, директор незаконно существующей школы, — и Сергей Иванович запел под нос старенькую задорную песенку, которую любила слушать жена, а потом добавил: — Подумаю над твоими словами, Клаша.

Мартьянов осматривал казармы. В ленуголке связистов он задержался возле Бурцева, поинтересовался:

— Что читаешь?

— «Анти-Дюринга», — с гордостью ответил красноармеец.

Мартьянов усмехнулся, спросил, понимает ли.

— Трудновато, но групповод и политрук помогут. Я, товарищ командир, хочу превзойти все политические науки, вот и начал с Энгельса.

— Похвально! — отозвался командир. Ему следовало бы задать Бурцеву несколько вопросов, но Мартьянов не читал «Анти-Дюринга», а только слушал как-то спор политруков в кабинете Шаева по поводу этого произведения. Тогда, не вникая в суть их спора, подумал: как они могли спорить о теории насилия, когда спорить-то тут не о чем!

— А теорию насилия, о которой пишется, понимаешь? — выгнув брови, спросил Мартьянов.

— А как же! Война с буржуазией до победного конца. Диктатура пролетариата…

Мартьянов торопливо перебил:

— Правильно! Читай… — при этом ему стало горестно. «Конечно, они молодые, превзойдут не только политические, но все науки. Вот наше дело другое…» Хотелось Мартьянову в их годы тоже книги читать. Но революционных книг маловато тогда было, да и время боевое — гремели вокруг бои, до книг ли? Надо было отстаивать революцию. Шутка ли сказать: масленщики из города с мужиками из деревни эту революцию вершили.

Все годы шел вперед, а теперь говорят: отстал. Страшно! А может быть, Шаев ошибается?

— Нам бы такую практику, как у вас, — говорит Бурцев.

«Какие жадные, ненасытные! Вся жизнь у них, а мало. Все бы сразу…»

— Практика — треть в теперешнем человеке, понимаешь, Бурцев? А две трети — знания…

— Без практики теория ничто, читал я у Ленина.

Мартьянов улыбнулся.

— Я вот штыком научился владеть, а жизнь заставляет самолетом управлять… Ленин, говоря об учебе, три раза это слово повторил. Значит, сила в учебе, Бурцев, — и строже добавил: — Учиться надо на «отлично». Все есть у вас, все вы получили.

Красноармеец нравился ему пытливостью и любознательностью. «Этот дойдет, настойчивых кровей парень. Таким и надо быть ему — хозяину жизни».

— К занятиям опыт нужен, — упрямо твердил Бурцев.

Уходя из ленуголка, Мартьянов пробурчал:

— Поживешь и опыт будет. Без жизни нет его. Знания в каждом деле годятся, а их учеба дает, понимаешь?

После осмотра казарм Мартьянов забежал на квартиру.

— Опять ты, Сеня, опаздываешь, — упрекнула его Анна Семеновна. Она хотела сказать, что муж стал часто запаздывать, все куда-то спешит, чем-то недоволен. Взглянув на Семена Егоровича, она замолчала. На челюстях у него вздрагивали желваки, Анна Семеновна знала — это признак сильного волнения. Она захлопотала, по-девичьи легкая, подвижная. Подогрев обед, подала его на стол.

Семен Егорович разделся, опустился в кресло. Он почувствовал, что ему нужно серьезно отдохнуть.

— Стареем мы, Анна. А давно ли молодыми были?

Анна Семеновна с недоумением поглядела на мужа, удивленно повела округлыми плечами. Она еще не понимала, в чем дело, хотя научилась многое узнавать с полслова.

— Не жили еще хорошо, а жизнь прошла, молодость отступила, понимаешь?.. Обидно…

Расставляя тарелки и наливая борщ, Анна Семеновна осторожно спросила:

— Что-нибудь неприятное по службе, Сеня?

— Пришла пора исключать себя с довольствия, — и Мартьянов пододвинул кресло к столу.

Анна Семеновна опять посмотрела на мужа.

— Сеня, что с тобой? Не хитри, правды не перехитришь.

— Ничего, устал я, — тихо проговорил он. Анна Семеновна знала, муж говорит не о том, что его волнует.

— Зачем обижаешь меня?

Постукивая ложкой, он продолжал:

— Когда меня брали в солдаты, я не умел ни писать, ни читать. Подвернулся путиловец, глаза раскрыл. А сейчас не служба, а школа.

Семен Егорович взял кусок хлеба, откусил, хлебнул ложку борща и вытер салфеткой губы.

— Они будут настоящими командирами. А мы? Бывало, надо подать команду, а ее не знаешь. Остановишь солдат. Они ожидают, а ты, унтер, лезешь за голенище — там устав пехоты. Пока разберешь по складам, солдаты все ждут. Команду подашь, а другой опять не знаешь. Остановишь отделение, прочитаешь и гаркнешь. И унтером-то сделали не за грамоту, а за рост да за голос. А потом надо было партизанским отрядом командовать…