— Я только подошел и ничего не знаю. Но лицо твое?!

— Я иду домой. На вечере пусто и трещит башка.

Ядвига пришла в себя не сразу. Когда открыла глаза, Ласточкина уже не было около нее. Стало тоскливо. Оркестр заиграл фокстрот, и к Зарецкой вернулось желание снова танцевать, до безумия, до изнеможения. Она подошла к танцующим. За ней наблюдал Аксанов. Он пригласил Ядвигу, и они легко вошли в круг. Зарецкая держалась строго. Аксанов догадывался об отношениях Ласточкина и Зарецкой, и его интересовало теперь, что же произошло между ними. Он осторожно спросил:

— Николай допустил грубость?

Она сделала вид, что не расслышала вопроса.

— В начале вечера вы были веселее.

— Вам показалось.

Аксанов быстро перевел разговор на другое.

— Вы устали? Отдохнем.

— Я хочу танцевать. Я хочу движения, понимаете, только движения!

Зарецкая вспомнила недавний разговор с Шафрановичем. И хотя озлобленность этого человека была для нее чужда, она, еще не сумевшая разобраться во всей сложности своих чувств, охвативших ее в последнее время, и определить отношение к Ласточкину, проговорила:

— Какой здесь застой! Все одно и то же — дикая тайга, чахоточные ели, штаб, казармы, стрельбище. Где же здесь настоящая жизнь?

— Вокруг нас, — ответил Аксанов.

— Вы рассуждаете, как муж.

— Каким хотели бы видеть меня?

— Понимающим, чувствительным, человечным…

Они были сейчас близко у двери зала. Аксанов предложил выйти на свежий воздух. Зарецкая согласилась. Они оделись, вышли из клуба и направились по единственной в поселке дороге, намечавшейся быть улицей, названной «Проспектом командиров».

Вокруг было совсем тихо. Тени, падающие от построек, казались резко синими на снегу, залитом лунным светом.

— Пройдет еще год, и вы станете дикарями в вашей тайге, такими же медведями, как Шафранович, — заговорила Зарецкая, оглушая Аксанова обидными и тяжелыми словами, за которыми он угадывал горькую боль, чувство неудовлетворенности.

Аксанов долго и пылко говорил о жизни. Зарецкая рассеянно слушала и молча шла рядом. Незаметно они поднялись в гору. Далеко впереди мигал маяк. Ядвига часто выходила смотреть на него. Она подолгу стояла и глядела, как яркий кинжал прорезал темноту неба. Никто, кроме нее, не знал, что маяк на горизонте был семафором в ее жизни. И, когда вспыхивал свет, ей казалось — путь открыт. Сейчас, в лунном сиянии, свет маяка был бледен и слаб.

— Единственно, что я люблю — это маяк. Он хотя и обманывает, но открывает путь. За ним я вижу настоящую жизнь… Где-то далеко Москва иль просто город, шумный, светлый. Там безбрежна жизнь. Каждую минуту новые лица. Театр. Многообразие. Человек живет, как хочет. Мысленно я с каждым пароходом уезжаю туда. Чем я хуже других?

— Вы должны быть лучше и поэтому призваны жить здесь.

— А я не хочу, не хочу этого! Минутами мне кажется, вы гордитесь своим положением.

— Да, гордимся, — просто сказал Аксанов.

— Гордитесь тем, что оторваны от настоящей жизни, похожи на робинзонов, которые добровольно поселились в этой тайге…

Аксанов остановился и резко повернулся к Зарецкой. Удлиненное лицо его посуровело, карие глаза строго взглянули на женщину. Он взял ее за плечи.

— С чьего голоса поете? Это же гнилая философия озлобленного на жизнь человека!

— Прислушайтесь к разговорам Шафрановича, он бывалый человек, может быть, его здравый голос образумит вас…

— А-а, — протянул Аксанов, — вот откуда дует ветер…

Они повернулись и пошли обратно. Аксанову стало сразу скучно с этой женщиной.

— Получается очень странно. Живете вы с мужем, а генеральные линии у вас разные, — с досадой проговорил он.

— Разные, — призналась Ядвига, — я с мужем здорово воюю за свою линию.

— Лучше бы за одну бороться.

— У него на каждый день расписание с точностью до минут. Взгляните в книжку, которую вы называете «личным планом», и увидите — личного-то в плане нет. Все служба, заседания. День — в штабе, а до полночи — на квартире штаб. И остается по плану обязательный сон. Вот ваше личное.

— Но муж серьезно готовится в академию.

— Тем еще меньше у него остается времени для жены.

— Это все, что накипело?

Они подходили к клубу. Оттуда доносились звуки вальса. Семейный командирский вечер еще продолжался.

— Пойдемте быстрее. Я хочу танцевать.

И Зарецкая почти бегом устремилась в клуб.

В углу стоял маленький столик, накрытый бархатной скатертью. Ядвига пристально всматривалась в зеркало. Белое лицо ее слегка вытянулось, под глазами легли прозрачные синие тени, чуть согнутые тонкие брови выпрямились и теперь казались искусственно подведенными. Румянец, игравший на ее щеках, потух, и потому нос выступал на лице острым углом, а от него к приподнятой верхней губе с пушком сбегали две неглубокие морщинки. Она никогда не замечала этих морщинок. С лихорадочной быстротой она стала разглаживать кожу бледными длинными пальцами. Она заглянула в глубину глаз и почувствовала в блеске их что-то злое, холодное.