Что, тем не менее, не мешало им выуживать друг у друга новые оригинальные идеи. Контрразведки стран-участниц старались изо всех сил удержать секреты своих ученых от утечки к противнику, но это удавалось далеко не всегда. Есть еще одно немаловажное обстоятельство, которое просто толкало некоторых крупных ученых на раскрытие секретов своим противникам — их огромные амбиции. В научном мире идет жестокая борьба за приоритеты — кто первый запустит в космос самый тяжелый спутник; кто первый создаст бесшумную атомную подводную лодку; кто первый с одного выстрела попадет с расстояния в десять тысяч миль в «бочку с солёными огурцами»; кто первый создаст невидимый для радаров самолет. И почти нет никаких сил, которые могут закрыть рот гению, кричащему на всю планету: «Это сделал Я!». Мировое научное сообщество жило и развивалось по своим органическим законам. Иногда какая-нибудь химическая формула ракетного топлива, написанная нетвердой рукой на ресторанной салфетке и переданная соседу, в одночасье уравнивала соотношение сил НАТО и стран Варшавского договора.

За русскими на Западе закрепилась стойкая репутация народа, склонного к буйному веселью, широким жестам, роскошному угощению и обильным возлияниям. И советская делегация стремилась не разочаровать своих иностранных коллег, еще в Москве позаботившись о стратегическом запасе икры и водки. Последняя с наступлением вечера становилась одним из самых веских аргументов разрешения научных споров: даже вина и коньяки французской делегации не могли стать ей достойным противником. Делегация СССР была немногочисленной: в Сан-Диего приехало всего четверо ученых. Почти все они достаточно свободно владели английским, специального переводчика не потребовалось. Не было в ней и «океанолога в штатском» — контрразведчику было бы почти невозможно «затеряться» в столь небольшой группе. Комитету государственной безопасности на этот раз пришлось положиться на бдительность и патриотизм советских ученых.

Итак, нашим соотечественником пришлось действовать «по-суворовски»: брать не числом, а умением. Что ж — они оказались на высоте и в залах заседаний, и в кулуарах, и в номерах. Заместитель директора научно-исследовательского института Океанологии Александр Беляев и Алексей Кошелев, новая восходящая звезда, активно участвовали в возлияниях, радушно подливали в бокалы своих коллег из-за бугра.

Только лишь один представитель делегации был вынужденным трезвенником — сотрудник НИИ Океанологии профессор Бронштейн. Почтенный возраст и застарелая язва мешали Самуилу Моисеевичу участвовать на равных в подобных застольях. Однако, даже несмотря на слабое здоровье, Самуил играл важную роль в делегации: он был назначен ответственным хранителем стратегического запаса водки. Но, как ни странно, именно этого спокойного и добродушного человека, даже далеко за полночь оставшегося трезвым, выбрал себе в собеседники Кнут Скоглунд.

Каждый из постояльцев «Президент-Отеля» чувствовал свою значимость в мире науки. Участие в научных собраниях такого ранга было очень престижным и говорило о признании достижений ученого международной научной общественностью. А выступление на пленарном заседании с докладом выводило ученого в ранг научной звезды. Но, как заметил Бронштейн, Кнут Скоглунд был явным исключением из этого правила. На докладах и круглых столах норвежец был невнимателен, безучастен и откровенно скучал.

В отеле на одном этаже с москвичами поселили представителей скандинавских стран. Так случилось, что норвежский ученый Скоглунд проживал напротив Самуила Моисеевича.

На банкете в честь открытия симпозиума Скоглунд был задумчив и немногословен. Он осторожно разглядывал советских ученых, как будто выбирая одного из них. Через два дня, когда Бронштейн, по своему обыкновению, рано отправился в свой номер, он с удивлением обнаружил, что сосед поднялся вместе с ним. У двери номера Скоглунд прямо и недвусмысленно напросился в гости. Бронштейн не смог ему отказать — пожалеть об этом ему придется не один раз за эту короткую летнюю южную ночь.

— Я хочу выразить Вам свое восхищение, Самуил, — Скоглунд был из породы людей, которых даже легкое опьянение делает сентиментальными. Стрелки часов подползали к первому часу ночи: время летело быстро, и Бронштейн уже открывал вторую бутылку «Лимонной».

— Мы знакомы всего несколько часов, когда я смог успеть заслужить ваше доброе отношение?

— На круглом столе, во время обсуждения доклада «Влияние подводных судов на экологию океанских глубин». Вы дали достойный отпор англичанам с их обвинениями.

— Кстати, это были американцы: речь шла о Кубе. Но спасибо за поддержку, она особенно приятна там, где ее не ждут.

— А насколько голословны их обвинения?

— Уверен, что на сто процентов, — Бронштейн насторожился, — но никакой более исчерпывающей информации предоставить не могу, хотя бы потому, что таковой не владею. Я не занимаюсь техногенными объектами, моя епархия — течения. Влияние глубинных течений на температуру поверхностных слоев океанов.

— Я понимаю. Что ж, если разделить вашу стопроцентную уверенность, приходишь к убеждению, что руководство НАТО — неисправимые перестраховщики. Я как раз в курсе, какие средства вкладываются в охрану наших территориальных вод от ваших подводных лодок.

— Руководство НАТО можно понять: после Берлинского и Карибского кризисов люди стали бояться внезапного начала войны между Востоком и Западом, — Бронштейн делал долгие паузы, стараясь дать возможность гостю высказать, что у него на душе. Откровенность соседа могла быть пустой пьяной болтовней, но могла быть и провокацией.

— Могу вам твердо сказать одно — Советский Союз не хочет войны и мы не собираемся ни на кого нападать.

— Наши политики думают иначе… Больше всего они боятся ваших атомных подводных лодок и поэтому тратят огромные средства на создание систем защиты от них.

Бронштейн невольно внутренне напрягся. Скоглунд сказал «они боятся», а не «мы боимся», то есть он себя уже отделил от своих соотечественников. Скандинав явно направлял беседу в какое-то нужное ему русло.

— По секрету могу вам сказать, что в этом деле мы здорово в последнее время преуспели.