– Это ты виноват, – шепнул Степа.

– Тихо!

Прижимаясь друг к другу, они долго сидели не шевелясь. Ноги затекли и онемели. Но вот фонарик, слегка покачиваясь, начал приближаться. Горский освещал себе дорогу и ничем больше не интересовался. Значит, не услышал. Все громче хрустел песок. Вот Горский откашлялся и сплюнул. А вот и скрылся за дверью, которую с гулом захлопнул. Железо заскрежетало по железу, и все стихло.

– Ушел.

– Тс-с-с… слушай.

Скрипнула вторая дверь, так напугавшая их при входе.

– Ушел, – с облегчением заметил Вася. – А я думал, нам крышка… Совсем рядом прошел. Ты испугался?

– Нет.

– Врешь! Он мог котлету из нас сделать, если бы увидел.

– А что бы он сделал?

– Что? А то… Вынул бы пистолет – и бах! бах!

– Ну да…

Зажгли фонарь. Теперь глаза привыкли к темноте и свет казался ярким.

– Только я не понимаю: чего он там у дверей железиной гремел?

Они смело подошли к двери.

– Вот так фунт!* – сказал Степа. – С той стороны запер.

Все попытки открыть железную дверь ни к чему не привели. С таким же успехом можно было толкаться в каменную стену. Но закрытая дверь не испугала. До сознания сразу не дошла вся серьезность создавшегося положения.

– Это не важно, – сказал Вася. – Выберемся. Неужели больше выхода нет? Верно?

– Верно.

– Пойдем сначала посмотрим, что он там делал.

Они пошли в конец подвала и сразу обнаружили большой ящик с самыми обыкновенными противогазами, какие носили почти все ленинградцы.

– Вот тебе и на! – разочарованно протянул Степа.

– На что ему противогазы? Краденые они, что ли? А много их тут? Давай сосчитаем.

– Зачем?

– Ну, если мы начали записывать каждый шаг, то уж здесь-то и подавно нужно все обследовать и знать. Посмотрим, нет ли чего внизу.

Ребята принялись осторожно выкладывать противогазы, но ничего другого в ящике не нашли.

– Двадцать пять штук, – сказал Степа, когда последний противогаз уложили обратно в ящик.

– Давай еще поищем. Неужели он только за противогазом приходил?

– А он с противогазом отсюда ушел?

– Не знаю. Не видно было.

– Я тоже не заметил.

Ребята обошли весь подвал вдоль стен, тщательно осмотрели закоулки, но интересного ничего не нашли. Луч фонарика стал тускнеть.

– Батарея садится, – с тревогой сказал Степа. – Пока не поздно, давай выход искать.

– Ты видел с улицы окна в подвал?

– Видел. Они чем-то завалены… Потуши пока, пускай отдохнет.

– Дело дрянь получается, – сказал Вася и потушил фонарь.

Ребята остались в полной темноте.

Когда Миша исчез, Сысоев со старушкой выбрались из толпы и пошли по улице Восстания к Невскому проспекту.

– Вы давно из деревни? – неожиданно спросила она.

– А как вы догадались, что я из деревни? – удивился Сысоев.

– Так мне кажется. Улыбка у вас такая открытая, просторная. Такая улыбка бывает у тех, кто на природе вырос.

– Удивительно точно вы сказали, мамаша. Из деревни я давно уехал, но я все время работаю на природе. Я моряк.

Разговаривая, они незаметно пришли к дому. Поднявшись на второй этаж, старушка открыла ключом дверь, и они вошли в квартиру.

– Проходите, пожалуйста, в комнату. Я сейчас вам все покажу.

Они прошли в большую комнату. Все окна, кроме одного, были забиты фанерой, у печки пристроена «буржуйка»*, около нее столик, на котором стояла посуда. Стены и потолок почернели от дыма и копоти. Словом, это была обычная для блокадного быта комната ленинградца, прожившего в ней прошедшую зиму.

Сысоев обратил внимание на висевший в углу патронташ и охотничью сумку.

– Кто-то у вас охотой занимался?

– Сын. Ружье пришлось сдать, а все остальное храню. Да вы садитесь, пожалуйста.

Машинист сел на кресло против большой незаконченной картины. На ней был изображен старик, склонившийся над книжкой, а рядом стояла маленькая девочка.

– Малый старого обучает, – заметил Сысоев.

– Что вы сказали? – переспросила старушка.

– Я говорю, что внучка деда грамоте учит.