Устало вылезая из машины, баба Нюра потерла плечо и грустно предупредила:

— Скоро дожди начнутся. Кости у меня заломило. — И медленно побрела к дому, внезапно вся как-то скукожившись.

Набрав охапку дров из багажника, я двинулась за ней. Она искренне удивилась:

— Да зачем это? Тепло же в хате.

Но я думала иначе — в ее избе стоял тяжелый запах сырости, от которого можно было в два счета заболеть. Но старушка была категорически против столь неэкономной траты топлива, и я нашла выход — попросила научить меня, как топить печь.

Удивившись моей беспомощности, ведь она-то считала, что никакой премудрости в этом нет, баба Нюра показала мне на примере четырех брошенных ею в топку дровишек, что это и в самом деле несложно. Дрова весело затрещали, сразу сделав старый домишко уютным, и я, вполне довольная полученным результатом, попрощалась и отправилась к себе.

Придя в избу Ефросиньи, попыталась сделать то же самое, но даже сухая береста занялась у меня только с третьей попытки. Но всё же растопить печь мне удалось, и спать на этот раз я легла в протопленном доме.

Посреди ночи мне послышалась мышиная возня, тоненький писк и равномерное похрустывание. Что это они там нашли? Надо будет попросить у соседок взаймы кошку — это мелькнуло в голове и быстро исчезло под грузом усталости и свежего воздуха. Больше ночью я не просыпалась, хотя, вполне возможно, что мыши бегали и по мне, уж больно много поутру оказалось свидетельств их пребывания.

На следующий день, прибрав в доме, я занялась более трудными делами. С трудом привязав к своей машинке старую, но еще крепкую телегу, мы все вместе сгрузили на нее четвертую часть дров и привезли к бабе Нюре. Потом то же повторили для бабы Маруси и бабы Веры. Свою, последнюю, телегу я грузила и выгружала уже одна — старушки спешили убрать свои дровишки под навесы до дождя.

Вечером у меня жутко болели руки, ломило спину, и я решила, что, если я и забеременела ненароком, то во мне ничего не задержится — я сроду так не надсажалась.

Вспомнив о неприятном соседстве, отправилась за помощью к Вере Ивановне — у нее жили две немолодые, но еще вполне шустрые кошки.

Старушка дала мне одну из них, правда, с неохотой, ведь кошка, как человек, вполне может остаться там, где ей приглянется больше. Запустив рыжую тощенькую Муську в свой дом, я немного последила за ее суетливыми исследовательскими перебежками, и вышла во двор за очередной охапкой дров.

Растопив печь в доме, решила смыть с себя пот и грязь, затопив и баню. После нескольких безуспешных попыток мне это удалось. Натаскав воды из колодца, я с удовольствием помылась. Париться, правда, не стала, для этого дров нужно было гораздо больше, а меня после сегодняшних мытарств обуял дух бережливости.

Этой ночью под защитой бдительной Муськи я спала гораздо спокойней, чем накануне. Правда, периодически в ее лапах находила конец одна из беспечных непуганых мышек, издавая при этом отчаянный предсмертный писк, но, честно говоря, меня это ничуть не трогало.

Под утро, как и прогнозировала местный синоптик баба Нюра, пошел дождь. Да еще какой. Сухая земля под бьющими по ней наотмашь струями воды издавала звонкую барабанную дробь. Я проснулась от грохочущего по крыше ливня и долго не могла заснуть, боясь, что в комнату вот-вот хлынут потоки воды.

Но всё было нормально, и я, мало-помалу успокоившись, снова задремала. Встав поутру с постели, чуть не наступила на аккуратно уложенную у кровати внушительную горку задушенных Муськой мышей, и испуганно ахнула.

Кошка сидела рядом и, подозрительно прищурив желтые глаза, ждала от меня благодарности. Отдавая дань справедливости, пришлось ее громко похвалить. После пяти минут моих восторженных ахов и охов, сочтя, наконец, что я в полной мере оценила ее праведные труды, Муська потянулась, зевнула и прыгнула на полати с явным намерением отдохнуть от нелегкой ночной работы.

Скривив нос, я палкой затолкала мышиные трупы в полиэтиленовый мешок, и попыталась выйти во двор, чтобы их выбросить, но это мне не удалось: кругом стояла вода. Она, правда, уходила, но крайне медленно, потому что деревушка стояла на совершенно ровном, без малейшего уклона, месте. Я глупо толклась на одном месте, не решаясь вступить в темную воду, пока не догадалась заглянуть в загашники Ефросиньи.

Конечно же, в кладовой стояли добротные резиновые сапоги. Натянув их, я смогла выйти во двор. Воздух был чистым, даже пряным от стремительно распускавшихся цветов. Выбросив жертв Муськиной агрессии в мусорный ящик возле сарая, я с восторгом посмотрела вокруг. Такого чистого неба и ярких красок мне еще видеть не доводилось. Руки сами запросили кисть.

Вернувшись в дом, я взяла гуашь и пару листов бумаги. Осторожно укрепив их на переносном мольберте, принялась писать темно-розовые мальвы, припоминая технику рисования, которую в нашем архитектурно-строительном институте преподавал студентам известный художник Игорь Коноваленко.