— А конкретнее? — спросила хозяйка.

Голосом она владела превосходно, но все же была не такой спокойной, какой хотела казаться. Мазур ее понимал. Она наверняка успела уже сообразить, что других грехов, кроме не столь уж редких прелюбодеяний, за ней нет — но это лишь усугубляло положение. Лаврик ему кратенько объяснил кое-что в машине. Супруг этой холеной куклы, хотя и происходил корнями из сонной, меланхоличной Нормандии, ревностью не уступал корсиканцу. И, как многие его положения люди, до сих пор втихомолку ненавидел черных…

— Что же, давайте о конкретном, — сказал Лаврик. — Вы, конечно же, не знали, но у покойного Папы в дополнение ко всем прочим был еще один грешок… по моему личному мнению, гораздо безобиднее прочих. Любил он, знаете, устанавливать в местах своих постоянных свиданий с женщинами потайные камеры и подробнейшим образом снимал эти свидания на видео, так случилось, что эти кассеты попали к нам. В том числе и та, где засняты вы…

Она ничуть не изменилась в лице, только глаза чуточку сузились и стали вовсе уж холодными. Не меняя позы, бросила:

— Докажите.

— Сию минуту, — сказал Лаврик. — Позвоните слуге и попросите принести видеомагнитофон — в столь богатом доме он просто обязан быть…

Почти не раздумывая, она нажала кнопку, и, когда появился лакей, отдала короткий приказ, В глазах вымуштрованного слуги не мелькнуло и тени удивления. Он очень быстро вернулся, бесшумно катя перед собой никелированную подставку с небольшим телевизором и видеомагнитофоном на полочке пониже. Остановился рядом со столом, глянул вопросительно и после небрежного жеста хозяйки улетучился.

— Включите сами, что там следует, — сказала Лаврику хозяйка. — У меня вечные нелады с техникой.

Подключив провод к розетке, Лаврик развернул подставку вполоборота к сидящим, пощелкал кнопками и клавишами, вставил извлеченную из портфеля кассету — как отметил Мазур, отмотанную примерно до половины.

Папа старался изо всех сил, хозяйка тоже проявляла нешуточный темперамент — под соответствующее звуковое сопровождение в виде оханья, сладострастных стонов и прочих ахов. На жертву грубого насилия она не походила ни чуточки. Папа — умышленно, конечно — установил ее лицом к невидимой камере на памятной Мазуру огромной постели в бунгало и выбрал позу, позволявшую судить, что в этом вопросе он консерватизмом никак не страдал и прекрасно был знаком с последними европейскими веяниями на сей счет. Мазур усмехнулся про себя, очень уж велик был контраст: сидевшая напротив него утонченная дама, от которой за версту веяло огромными деньгами и хорошим европейским воспитанием — и растрепанная голая девка, громко стонавшая от удовольствия, вскрикивавшая что-то, наверняка не относившееся к шедеврам изящной словесности.

— Выключите эту дрянь, — сказала она почти спокойно. И, когда Лаврик нажал клавишу, тоном повыше и сварливее произнесла длинную фразу. Мазур разобрал лишь классическое «мерд» — а все остальное наверняка было еще почище. Богатые дамочки с образованием сплошь и рядом владеют лексиконом марсельского портового грузчика, было достаточно случаев убедиться…

— Надеюсь, это не в наш адрес, мадам Соланж? — невозмутимо осведомился Лаврик.

— Ну, конечно, нет, — сердито бросила она. — Скотина, черная свинья, неандерталец… Кто мог подумать…

— У людей бывают самые разные хобби, — сказал Лаврик нейтральным тоном. — Мадам Соланж, я надеюсь, вы достаточно умны и не станете уверять, что это просто какая-то бордельная девка, по какой-то игре природы похожая на вас как две капли воды? Когда вы только вошли в бунгало, и он принялся вас раздевать, прекрасно можно различить и ваше золотистое платье, то самое, от Тиффани, и ваше уникальное ожерелье, подарок супруга…

— Я не дура, — сказала она, зло поджав губы. — Ну да, это я…

— Помилуйте, я никогда не считал вас дурой, — сказал Лаврик светским тоном. — А поскольку ум у вас быстрый и расчетливый, вы наверняка сбережете мне следующие фразы…

— О да, — горько рассмеялась она. — Ничего сложного здесь нет. Либо я сделаю то, что вы от меня хотите, либо пленка попадет к мужу… — и на ее лице впервые появилась тень страха — пусть тень, но страха.

Ну да, подумал Мазур. Есть чего бояться. Как говорил Лаврик, рогоносец ревнив, как черт, дело может и не ограничиться дюжиной смачных оплеух и пригоршней спущенных в унитаз бриллиантов.

Дело для этой красотки может кончиться совсем скверно. Случались печальные примеры в этом самом веселом городе. Уличный бандит, подстерегший знатную даму на полпути меж дверцей роскошного автомобиля и дверью роскошного магазина, ворвавшийся в дом грабитель, партизаны очередного Фронта, взявшие в заложницы супругу «акулы капитализма» и как-то очень уж поторопившиеся ее убить… И всегда, что характерно, «парни в старых школьных галстуках» оказывались совершенно ни при чем, они непритворно скорбели, а полиция никогда не находила следов. Да вдобавок — черный. Хотя, будь на пленке белый, финал ничем не отличался бы…

— Иными словами, вы загнали меня в угол, и я у вас в руках? — спросила красотка, пытаясь сохранить достоинство, насколько удастся, и в этой не самой веселой жизненной ситуации.

— Как ни прискорбно, но дело именно так и обстоит, — кивнул Лаврик.

— Тогда что же вы хотите?

Лаврик сказал словно бы с некоторой отрешенностью:

— Мне известно еще, что вы вплоть до самого последнего времени были и любовницей князя Акинфиева…

— И вы намерены прокрутить мне еще одну пленку с такой же гадостью?