А в чем? В том, что суббота?

Не знаю.

Тоска периодически берет меня в свои крепкие объятия и не отпускает. День-два может держать. В такие дни я ощущаю себя чистым листом (рисуй что хочешь, хоть пейзажи, хоть порнографические картинки), или, например, пустым сосудом. Вроде благо, наполняй любой жидкостью, но я все больше склоняюсь к мысли, что сосуд этот — не девственный кувшин, а пустая банка из-под пива, валяющаяся на балконе.

В детской комнате грохотала игрушками Томка. Когда папа в тоске, она уходит к себе и может целый час перебирать свои монетки, фигурки из «Макдональдса», мягкие игрушки, выигранные в автомате ближайшего супермаркета. Она знает, что папе лучше не мешать, когда он в таком состоянии, а то обругает.

В конце концов, незаметно для себя я заснул. Потолок поплыл перед глазами, а потом — плюх, полуденная нирвана.

Проснулся я от тычка в бок. Не знаю, сколько прошло времени. Когда вот так проваливаешься в дрему, может пройти сколько угодно — и час, и пять минут. Проснувшись, обнаружил, что Томка улеглась рядом. Диван слишком узкий для двоих, но она умудрилась закрепиться.

— Дочь, погуляй, я не в духе.

— Ты в духе, пап. Ты просто ленишься.

— Знаю.

— Можно, я полежу рядом?

— Зачем?

— Будем лениться вместе.

— Не надо. Лучше займись полезным делом.

— Угу, значит, я должна заняться делом, а ты будешь лениться?

— Да.

— А почему так?

— Потому что я большой и взрослый.

— А я тоже большая.

— Нет, ты еще сопля.

— Сопля тоже имеет право голоса!

— Нет, сопля не имеет права голоса.

— А что может сопля?

— Вылетать из носа в раковину.

— Нет, я все-таки полежу рядом!

Томка не уступала. Несмотря на мои попытки скинуть ее с дивана, она вгрызлась намертво, как русский солдат в мерзлую землю на безымянной высоте. И тоже глядела в потолок, копируя мое выражение лица.

Прошло пять минут.

— Пап, а чего мы лежим?

— Мы ленимся.

— А долго мы будем лениться?

— Не знаю. У папы апатия.

— А у меня?

— У тебя не бывает апатии. У тебя есть дела.

— Какие?

— Сейчас придумаю.

— Нет, не надо. Давай я лучше буду с тобой тут лежать.

— Валяй.

Прошло еще пять минут. Томка слишком энергична, чтобы впустую тратить время с безвольным отцом.

— Какая скучная у тебя эта апатия, пап! Пойду лучше кино смотреть.

— Какое?

— «Рассвет мертвецов». Что-то давно я их не смотрела.

— Может, «Смешариков»?

— Сам смотри «Смешариков», раз у тебя апатия. А у меня апатии нет.

Она свалилась на пол, но тут же шустро вскочила на ноги и помчалась в мой кабинет. Там у меня оборудован кинотеатр с большим телевизором, и Томка неплохо управляется со всей этой техникой и дисками. Впрочем, есть надежда, что «Рассвет мертвецов» она не найдет, потому что он хранится на компьютерном носителе. Я этот фильмец из интернета скачал.

Я лежал и слушал звуки, доносившиеся из кабинета. Так, телевизор включен, плейер блю-рей тоже, усилитель и акустика запустились. Слышно невнятное сосредоточенное бормотание дочери. Она часто говорит сама с собой. Сперва меня это напрягало (особенно если вспомнить наши визиты к психологу в одном семейном центре), но, прислушавшись к речам, я успокоился: дочь всего лишь сочиняет истории и проговаривает их сама себе. Будущий писатель. Или актриса.

Так, пошла заставка фильма — «Юниверсал», тревожная, да еще и на приличной громкости. Сомнения отпали: Томка справилась с навигацией по содержимому жесткого диска и откопала «Рассвет». Вот пошли сцены в больнице. Вот главная героиня, медсестра, вернулась домой к своему парню по имени Луис. Вот уже раннее утро, и инфицированная соседская девочка Вивьен врывается в спальню и вгрызается в Луиса, как в кусок говядины. Тот, разумеется, спустя пару минут воскресает в виде монстра и нападает на собственную подружку. Маленький городок стоит на ушах. А вот и открывающие титры под Джонни Кэша и его роскошную «Man Comes Around»! Кстати, очень классные титры, стильные, вызывающие. Да и вообще фильм удачный, хоть и римейк на классику Джорджа Ромеро…

Ладно, пора заканчивать этот киноманский выпендреж. В первый раз Томка проглотила «Рассвет мертвецов», как иные дети глотают шоколадные батончики. Но это было год назад. Сейчас ей шесть с хвостиком, и она уже начинает понимать происходящее на экране. Мне ее бессонные ночи и лишние неврозы ни к чему, каким бы продвинутым папой я ни был.

Я со вздохом поднялся с дивана и направился в кабинет. Мои выводы оказались верны: Томыч не сидела перед телевизором, а пряталась за дверью, держась за косяк. Все первые сцены фильма она просмотрела из укрытия.

Взрослеет девочка.

Я выключил фильм.

— Милая, все-таки подумай насчет «Смешариков». Ну, или «Историю игрушек» возьми.

Она вздохнула, но согласилась. Впрочем, не без ремарки:

— Все равно кровь не настоящая. Я же знаю, это грим, а мертвецы — живые актеры.

— Да, родная, это кино. Все ненастоящее. Только какой же смысл в том, чтобы включать фильм и прятаться за дверью?

— Смысл в том, чтобы бояться.

Апатия не прошла. Я слонялся по квартире, перебирал какие-то старые документы. Зашел на кухню, выпил воды. Высосал полный стакан, посмотрел на него, наполнил снова и выпил до дна. Забрел в ванную комнату, засунул голову под холодный душ. С минуту стоял над ванной, смотрел на стекающую с меня воду.