Путь в «Лефортово» занял двое суток. Изолятор временного содержания в поселке Усть-Кокс – база УФСБ около поселка Майма – самолет – Москва.

В начало тюремной библиографии он положит «Священных монстров»: «Эта книга не предназначается для обывателя. Она предназначается для редких и странных детей, которые порою рождаются у обывателя. Для того чтобы их поощрить: смотрите, какие были les monsters sacres, священные монстры, вот какими можно быть. Большинство населения планеты, увы, живет овощной жизнью».

В 2001 году из «Лефортово», камера 32 пишет письмо Путину: «Что нужно России? Свобода нужна ей прежде всего во всех областях жизни». Его камера в верхней ножке буквы «К» – тюрьма в честь Екатерины Второй построена в форме этой заглавной буквы в немецкой транскрипции. А следствие ретиво, благо подготовились по всем статьям. Начиная с 2000 года только прослушек насобирали на 34 аудиокассеты. Прослушивали и телефон, и через микрофоны дома. В Главном следственном управлении ФСБ уже 31 августа 2001 года предъявили обвинения на полную катушку по четырем статьям: незаконные вооруженные формирования, свержение конституционного строя в Казахстане, покупка оружия… По каждой: от 12 до…

Вернулся в камеру. Стал думать. Взвешивать. На память приходит «Дневник неудачника»: «Так я хожу среди врагов, учусь, молча, тихо в уголке сижу, рот особенно не открываю, слушаю больше, жду, когда в силу войду. Вот тогда поговорим. Ученье у меня сейчас». Некоторое время находился на грани жизни и смерти, пришла мысль покончить с собой. К утру побеждает слабость, напевая «Возле сада городского, возле рубленых хором, целый вечер ходит Стенька, переряженный купцом…» Приводит в порядок свои чувства, становится сильнее, продолжает еще больше заниматься физкультурой и писать. Что не возбраняли в «Лефортово», однако передавать рукописи на волю запрещали. А писатель преграды и тюремные стены одолел. Одну тысячу пятьсот страниц переправил. Как? «О таких вещах не говорят», – ответил излишне любознательным.

Пишет цикл тюремных эссе и позднее дает следующее пояснение замыслам: «Гоголь, вы знаете его «Выбранные места из переписки с друзьями», это 1847 год. Вы помните, как отозвался Белинский на этот достаточно наивный и консервативный том. Там есть очень смешные вещи: как должна вести себя жена городничего. Одновременно это очень серьезно. И хотя Белинский сказал: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов». Однако я нахожу причины, по которым написал эту книгу Гоголь, крайне неопределенными. Кто-то говорил, что он хотел получить место учителя у наследника, цесаревича, но это люди говорят, а в результате получилась Библия правых взглядов. Я думаю, что под этой Библией подписались бы сегодня многие правые, и далеко не только крайне правые, в том числе и «Единая Россия». Многие депутаты могли бы под этим подписаться, и, конечно, это все сдобрено безусловным талантом Гоголя, который это написал, даже рискуя быть смешным (видимо, он и был отчасти смешным для тогдашнего общества). Я высоко ценю эту вещь и написал в тюрьме два тома «Контрольный выстрел» и «Русское психо», помня, затылком ощущая Гоголя и его эту книгу. Видите, у нас и Чаадаев, и Гоголь. С большой дистанцией».

«Я подозреваю, что поначалу политикой он стал заниматься из литературных побуждений, – писал Александр Проханов в 2001 году на страницах «Лимонки». – Для того чтобы ощутить новую роль, а затем описать ее в бесчисленных, драгоценных для художника проявлениях. Но, похоже, модель, которая ему позировала и была его полным тождеством, вышла из-под контроля. Молодые и прекрасные люди, уверовавшие в него, оказались выше литературных персонажей. Имитаторы-патриоты, чье оружие – папье-маше, внушали отвращение и открывали широкую вакансию. Власть была настолько живописно-чудовищна и инфернальна, что борьба с ней превращалась в религиозную войну. Предательство было всеобъемлющим, и если ты художник, и если ты русский, и если в тебе есть брезгливость, и если ты блудный сын Советского Союза, вернувшийся к родному порогу в момент, когда этот порог уже переступила нога отцеубийцы, ты не можешь не стать революционером. Не можешь не надеть черную кожанку национал-большевика и не выбросить на башне рижского Тауэра красный флаг революции. Национал-большевистская партия – орден, исповедующий религию бунта, жертвенности, преданность идее, от которой отступились утомленные красным цветом респектабельные клерки, предлагающие народу зеленый арбуз коллаборационизма. В этих условиях, когда гемоглобин революции уступил место хлорофиллу соглашательства, лимон должен был покраснеть… Теперь в тюрьме ты, Лимонов. Эзра Паунд сидел в тюрьме. Достоевский сидел в тюрьме. Шекспир сидел в тюрьме. Радищев сидел в тюрьме. Павел Васильев сидел в тюрьме. Толстой мечтал о тюрьме, а когда догадался, что в ней сидит, совершил неудачный побег».

2001 год Лимонов провожает в кабинете следователя. Служитель закона – в двух метрах от стола, где адвокат Сергей Беляк вместе с подзащитным обсуждают дело. Сергей принес перекусить и бутылку колы, точнее, закрашенное колой виски «Джек Дэниэлс».

– Эдуард, не хотите водички? – спросил адвокат уплетающего бутерброды Лимонова.

– Я колу ненавижу, – возмутился критик аррогантных Штатов.

Адвокатская смекалка не подвела Беляка. Пишет на обратной стороне листа дела: «Попросите глотнуть воды».

– Что-то в горле пересохло, пожалуй, и от колы не откажусь, – невозмутимо замечает политзаключенный.

Работа с адвокатом пошла веселее. Следователь ничего не заметил.

Д. Быков в феврале 2002 года приехал в Харьков поддержать стареньких родителей и отметить с ними день рождения писателя-сидельца. «Многие убеждены, что именно теперь писатель Лимонов попал в наиболее подходящее для него место, – пишет Быков. – Говорил же он: «Убейте меня! Не может быть старого Лимонова!»