ТО ЕСТЬ КАК ЭТО СОУС НЕВКУСНЫЙ? Я ЖЕ СКАЗАЛ, СОУС НЕВКУСНЫЙ. ЧТО ЗА ДЕЛА, ТЫ ЧЕГО, ПО-АНГЛИЙСКИ НЕ ПОНИМАЕШЬ? ОН НЕВКУСНЫЙ. НЕВКУСНЫЙ, НЕВКУСНЫЙ! ДА ЧТО ТЫ В СОУСАХ-ТО СМЫСЛИШЬ? БОГ ТЫ МОЙ, ЧТО Я-ТО СМЫСЛЮ? ДА СМЫСЛЮ КОЕ-ЧТО, ЕСЛИ ЗНАЮ, ЧТО ОН ПАРШИВЫЙ. ЧЕСНОКУ НЕ ХВАТАЕТ. ТАМ СТОЛЬКО ЖЕ ЧЕСНОКУ, ЧТО И РАНЬШЕ. КАК ВСЕГДА. ТЕ ЖЕ ВОСЕМЬ ЗУБЧИКОВ ЧЕСНОКУ, А ТЫ ГОВОРИШЬ, ЧЕС-НОКУ НЕ ХВАТАЕТ. ДА ТЫ ПРОСТО ТУПИЦА, БЛЯ. ЭТО ХОРОШИЙ СОУС. И ПЕРЕСТАНЬ ТВЕРДИТЬ МНЕ, ЧТО ОН НЕВКУСНЫЙ. ЭТО КТО, БЛЯ, ТУПИЦА? А? КТО? ЩА КАК. ТРЕСНУ ПО ХАЙЛУ, БУДЕШЬ ЗНАТЬ, КАКОЙ Я ТУПИЦА! ДАЖЕ СОУС ГОТОВИТЬ НЕ УМЕЕШЬ. МОЖЕТ, ЗАТКНЕШЬСЯ И ПОЕШЬ, А? МНЕ СОУС НЕ НРАВИТСЯ, – ШВЫРНУВ ВИЛКУ НА СТОЛ И ПОМАХАВ РУКОЙ У МЭРИ ПЕРЕД НОСОМ. ЭТО ЖЕ, БЛЯ, ИРЛАНДСКИЙ СОУС. А ЧЕСНОКУ НЕТУ. НЕТ ЧЕСНОКУ-ТО, малыш ральфи взял макаронину и уронил ее на пол. джои поднял ее и положил обратно ему на тарелку. ральфи бросил на пол еще одну макаронину, и джои поднял ее. НЕ ПУДРИ МНЕ МОЗГИ. ЧЕСНОКУ НЕ ХВАТАЕТ. А Я ЛЮБЛЮ, ЧТОБ В МОЕМ СОУСЕ БЫЛ ЧЕСНОК. ТАК ЧТО ЗАТКНИСЬ, А НЕ ТО ПО БАШКЕ ТРЕСНУ. А-А-А, ДА ЧТО ТЫ СМЫСЛИШЬ-ТО? ЧТО ТЫ СМЫСЛИШЬ? малыш ральфи взял пригоршню спагетти и бросил ее, угодив джои в лицо, джои крикнул, чтобы он перестал, и шлепнул ральфи по руке, ральфи закричал и швырнул ему в лицо еще одну пригоршню, джои угодил в ральфи пригоршней… ДАЙ-КА МНЕ ЕЩЕ ОДНУ ФРИКАДЕЛЬКУ. НЕ МОГУ ЕСТЬ ЭТИ МАКАРОНЫ. АХ, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЕСТЬ, ЕСТЬ НЕ МОЖЕШЬ? ТОЖЕ МНЕ БАРИН ВЫИСКАЛСЯ! ЕСТЬ ОН НЕ МОЖЕТ! ДАЙ МНЕ ЕЩЕ ОДНУ ФРИКАДЕЛЬКУ И ЗАТКНИСЬ. ТЫ ЧЕГО, САМ НЕ МОЖЕШЬ ФРИКАДЕЛЬКУ ВЗЯТЬ, А? ТО ЕСТЬ КАК ЭТО САМ? ДАЙ МНЕ ЕЩЕ ОДНУ ФРИКАДЕЛЬКУ, НЕ ТО НОГИ ПЕРЕЛОМАЮ! А-А-А-А! – ВСТАВ, ДОСТАВ ЛОЖКОЙ ИЗ КАСТРЮЛИ ЕЩЕ ОДНУ ФРИКАДЕЛЬКУ И ШВАРКНУВ ЕЕ НА ТАРЕЛКУ ВИННИ. МОЖЕТ, ХОТЬ ЭТО Я СЪЕСТЬ СМОГУ. ДАЖЕ СОУС ГОТОВИТЬ НЕ УМЕЕТ.

За столом Люси почти всё время молчала и лишь изредка напоминала Джонни, что надо есть, да просила Луиса что-нибудь ей передать. Когда Роберт вдруг решил, что он больше не хочет, Люси стала насильно кормить его, продолжая есть сама и следить, чтобы Джонни не забывал о еде. Доев, она сунула Роберту в рот последний кусочек с его тарелки и принялась убирать со стола. Луис молча вышел из-за стола и включил телевизор. Джонни начал играть своей едой, Люси резко прикрикнула на него, Джонни захныкал и съел немножко, а Люси велела ему замолчать и есть. У Луиса возникло желание сказать Люси, чтобы она не орала, черт подери, и треснуть ей по башке. Казалось, она только и знает, что орать по любому поводу. Особенно в выходные. Он тупо смотрел на экран, раздумывая, не поехать ли завтра покататься (может быть, в одиночестве), и надеясь, что ближайшие несколько часов промелькнут незаметно. Люси наконец запихнула Джонни в рот последнюю полную ложку еды и принялась мыть посуду, время от времени покидая кухню, чтобы приказать детям не шуметь (Луис ёрзал в кресле), потом, вымыв посуду, уложила детей спать, села в гостиной и стала молча смотреть телевизор. Луис изредка поворачивался к ней и отпускал замечание насчет передачи, надеясь задобрить Люси перед тем, как они лягут в постель, но Люси только хмыкала, прикидывая, сколько времени осталось до того момента, когда ей придется лечь с ним в постель, где всё начнется сызнова, как в каждый выходной (а нередко и в будни), и при одной мысли об этом у нее напрягались мускулы, а тело покрывалось холодным потом. Люси просто хмыкала, и потому Луис решил, черт возьми, оставить ее в покое. Скоро они лягут, и, может быть, сегодня ночью все будет по-другому.

Люди получили пособие, и у входа в винный магазин напротив жилого комплекса выстроились длинные очереди. Хозяин, как и в каждый субботний вечер, взял себе в помощники двоих сыновей и брата. Магазин находился в середине улицы, и хвост каждой из двух очередей скрывался из виду за углом, а коп, дежуривший на этом участке, стоял неподалеку от входа, чтобы люди, с трудом протискивающиеся в магазин, не вздумали затеять драку. Однако даже в присутствии копа было много ругани и толкотни. Продавцы трудились не покладая рук и быстро заворачивали бутылки в бумагу, но хвосты очередей по-прежнему скрывались из виду за обоими углами. Стоявшие в хвосте время от времени отлучались и заглядывали вперед, гадая, долго ли им еще ждать, потом они, наконец, поворачивали за угол, приближались к освещенной витрине и тогда могли хоть посмотреть на выставленные там бутылки – цель была уже близка, и потому казалось, будто время уже не тянется так медленно. Кто-то попытался пройти без очереди, но кто-то другой вытолкал его из дверей, и начались препирательства, а все закричали, чтобы они освободили проход и дали людям войти, вышел хозяин и, неистово закричав, велел всем замолчать (когда хозяин покинул прилавок, люди в магазине занервничали, боясь, как бы какое-нибудь непредвиденное происшествие не помешало им купить свою выпивку после того, как они столько часов простояли в очереди), и наконец подошел коп, выволок обоих на улицу и велел им проваливать. Они умоляли разрешить им купить выпивку или хотя бы опять встать в очередь (предлагая копу деньги), но коп отказал (не желая срывать выгодную сделку, которую он заключил с хозяином), и в конце концов они, незаметно вернувшись и сунув знакомым деньги на бутылку, побрели прочь. Еще не обслужив всех покупателей, продавцы уже взмокли от пота и валились с ног от усталости, но вскоре в магазин вошла последняя группа покупателей. Уже начались многочисленные вечеринки, и когда последние покупатели взяли свои бутылки и в веселом расположении духа направились домой, звон колоколов ближайшей церкви возвестил о том, что наступила полночь.

Эйбрахам вошел в бар «У Мэла», на минуту остановился у двери и, не вынимая рук из карманов пальто, принялся изучать обстановку – невозмутимый жеребец, чувак, и это знал каждый пижон в заведении. Он помахал рукой приятелям, повесил шляпу и пальто на вешалку, подошел к стойке, заказал скотч и небрежно бросил на стойку купюру. Прислонившись боком к стойке, он продолжал изучать обстановку. Народу в баре было не очень много, а мулатка еще не появилась. Он прошел в глубину зала, сел за столик, заказал чудесное мясо на ребрышках, которое так классно готовили «У Мэла», и начисто обсосал каждое ребрышко, потом откинулся на спинку стула и закурил, высасывая остатки мяса, застрявшие между зубами. Чувак, он чувствовал себя великолепно! Он расплатился, направился к стойке, увидел ту клёвую мулатку и подошел к одному знакомому пижону, который стоял рядом с ней. Похлопал пижона по спине, подозвал буфетчика: плесни-ка моему корешу стаканчик, – заказал еще одну порцию скотча и небрежно бросил на стойку двадцатку. Чувак, да эта телка уже глаза таращит! Он умел владеть собой. Ага, старина Эйб был невозмутимым жеребцом. Оставив сдачу на стойке, он допил, заказал еще порцию и велел буфетчику налить стаканчик барышне. Он улыбнулся ей, а когда они получили свою выпивку, незаметно придвинулся к ней поближе и сообщил, что его зовут Эйб. Простой честный старина Эйб, ха-ха-ха! А я Люси. Он пригласил ее танцевать и повел на танцплощадку, подмигнув пижонам, стоявшим у стойки. Черт подери, берите пример со старины Эйба, и всё будет тип-топ. Они потанцевали, и он сказал ей, что она танцует просто классно, только еще, наверно, не освоилась с этим заведением, сам-то он тут бывает постоянно, а ее раньше никогда не видал, и она улыбнулась, подтвердив, что до этого была здесь всего несколько раз, и они еще потанцевали, выпили еще, а старина Эйб всё охмурял ее, он был в ударе – сказал, что у него есть «Кадиллак», к тому же с белобокими покрышками, спросил, не хочет ли она поехать куда-нибудь поесть, ведь в компании старины Эйба на месте не усидишь, – и знал, что ночка сегодня будет хоть куда, знал, что он выебет эту телку, порастрясет у нее на жопе жирок.

Нэнси уложила детей спать и достала бутылку вина, которую заныкала в стенном шкафу. Села, немного посмотрела телевизор, отхлебывая из бутылки, потом легла на кровать и стала пить, курить и мастурбировать. Хорошо бы этот ебучий Эйб пришел домой и засадил ей. Этот сукин сын за последний месяц выебал меня всего разок, а другие мужики к нам никогда не ходят. Сумей она уговорить кого-нибудь посидеть с детьми, ей бы удалось куда-нибудь выбраться, но никто не соглашался. Черт подери! Она устала. Даже спать захотелось. Но время было еще раннее. К тому же осталось почти полбутылки. Сперва она допьет вино. Может, кто-нибудь зайдет – хотя бы спросить, где Эйб. А его-то ждать нет смысла. Его всю ночь не будет. Черт подери! Не могу же я вообще без хуя обходиться! Она осушила бутылку и бросила ее в мусоросжигатель, потом вернулась к кровати и прилегла, вспоминая о том, какой у Эйба большой, твердый хуй и как приятно ощущать его внутри.

Одна женщина испускала истерические вопли: Я ЛЮБЛЮ ЕГО, ЛЮБЛЮ! – и каталась по полу, и колотила по полу кулаками. Люди в соседних квартирах слушали, смеясь. ПРИДИ! ПРИДИ! – и кто-то бил в барабан, и кто-то стучал по столу, – О-О-О-О, Я ЛЮБЛЮ ЕГО! Я ЖИЗНЬ ЗА НЕГО ОТДАМ – и раздавались другие визгливые голоса, и сквозь стены доносился грохот, а люди за стенами слушали и смеялись. 0–0-0–0-0 ИИСУС! 0–0-0–0-0 ИИСУС! – и вопль подхватили остальные голоса: А-А-А-АЛ-ЛИ-ЛУ-У-У-У-У-ЙЯ-А-А-А! МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ1 О ИИСУС! МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ! – а барабанный бой и удары по столу делались всё громче, и чей-то голос простонал: Я СОГРЕШИЛА! СОГРЕШИЛА! 0–0-0–0-0 ГОСПОДИ, Я СОГРЕШИЛА! ПОМИЛУЙ МЕНЯ, ГОСПОДИ! – и еще кто-то распростерся ниц и стал колотить кулаками по полу, а барабанщик бил неистово, и звукам барабана и стола начал вторить резкий звон кастрюли, и распростерлись новые тела, и упавшие катались по полу, били кулаками и ногами, а голоса хрипели, визжали, рокотали: Я ЛЮБЛЮ ЕГО! ЛЮБЛЮ! А-А-А-АЛ-ЛИ-ЛУ-У-У-У-У-ЙЯ-А-А-А! О-О-О-О-О ГОСПОДИ! ГОСПОДИ! А-А-А-АЛ-ЛИ-ЛУ-У-У-У-У-ЙЯ-А-А-А-ТРАМ-ТАРАРАМ-ТАМ-ТАМ… МЫ ДЕТИ ТВОИ, ГОСПОДИ! О ГОСПОДИ, ПОМИЛУЙ НАС! Я СОГРЕШИЛА! СОГРЕШИЛА! ПОМИЛУЙ МЕНЯ, ГОСПОДИ! О-О-О-О-О ГОСПОДИ, ПОМИЛУЙ ГРЕШНИЦУ НЕСЧАСТНУЮ! (прильнули к стенам уши, поднялись руки: тише! смех)… И ОБРУШИЛ ИИСУС НАВИН СТЕНЫ ИЕРИХОНСКИЕ! О-О-О-О ИЕРИХОН! О ИЕРИХОН!.. ТРАМ-ТАРАРАМ-ТАМ-ТАМ-ТРАМ-ТАРАРАМ-ТАМ-ТАМ… ИИИИИИ-ААААААА… О-О-О-О МИЛОСЕРДНЫЙ БОЖЕ! ПОМИЛУЙ, ГОСПОДИ, ДЕТЕЙ СВОИХ! ПОМИЛУЙ НАС ГРЕШНЫХ!.. ПРИДИ! ПРИДИ, ИИСУС!.. А-А-А-АЛ-ЛИ-ЛУ-У-У-У-У-ЙЯ-А-А-А (чуть приоткрыта дверь, чтоб лучше было слышно)… Я ЛЮБлю его! я люблю его… а-а-а-ал-ли-у-у-у-у-у-йя-а-а-а… грешницу несчастную… приди… о-о-о-о-0–0-0–0… в горниле огненном… о боже! господи! тр-р-р-р… приди… помилуй нас! помилуй нас!.. иисуо. иисус! иисус! иисус! иисус! иисус! ал-ли-лу-у-у-у-у-йя-а-а! господи… жемчужные врата… мы тебя любим… приди… и-и-и-и-и-а-а-а-а-а… о иисус… помилуй нас… я люблю его… дети твои… грешные… помилуй… аминь!.. аминь,

ГОСПОДИ! АМИНЬ! – и дверь закрылась.

На улице было тихо, и банда юных негров, собравшихся на одном углу, двинулась по направлению к банде латиносов, собравшихся на другом, и члены обеих банд стали отдирать антенны от машин, стоящих на стоянке; у многих в руках были камни, бутылки, обрезки труб, дубинки. Посреди улицы, когда их разделяло всего несколько шагов, они остановились и принялись обзывать друг друга черномазыми ублюдками и ебаными обезьянами. На улице появилась машина, и водитель стал сигналить, пытаясь проехать, но они не расступились, и водителю пришлось дать задний ход и укатить. Немногочисленные прохожие разбежались. Банды остались посреди улицы. И тут кто-то бросил камень, потом еще один был брошен, и тридцать или сорок ребят принялись с пронзительными криками кидаться бутылками и камнями, а когда ни того, ни другого не осталось, набросились друг на друга, потрясая дубинками и размахивая автомобильными антеннами, чертыхаясь, вопя, кто-то вскрикнул от боли, раздался выстрел из самодельного ствола, и разбилось окно, из окон закричали люди, один мальчишка упал, его стали пинать и топтать, образовались отдельные кучки ребят, с воплями дерущихся кулаками, дубинками, ногами, кому-то в спину вонзили нож и еще один упал а кому-то до самого рта располосовали щеку антенной и клочки разрезанной щеки хлопали об окровавленные зубы кому-то дубинкой раскроили череп и еще одно окно разбили камнем и некоторые пытались волоком оттащить одного из своих пока три пары ног пинали его по голове и кому-то медным кастетом расквасили нос и тут послышалась сирена, заглушившая крики, и все вдруг замерли на долю секунды, потом повернулись и бросились бежать, оставив троих лежать на мостовой. Подъехали копы, и на улицу снова вышли люди, а копы, оттеснив толпу, стали задавать вопросы, и наконец появилась «скорая», и двоим помогли сесть в машину, а третьего туда внесли. Потом «скорая» уехала, уехали и копы, и вновь воцарилась тишина.

Едва они вошли в квартиру, как парень схватил ее за жопу. Черт подери, ты что, потерпеть не можешь? – оттолкнув его. Она качнулась и прислонилась к стене, парень наклонился и стал целовать ее в шею, а она рывком открыла дверцу стенного шкафа и попыталась отыскать бутылку, потом захлопнула, так ничего и не найдя. Она насторожилась, пытаясь понять, что произошло. Что-то не так. Может, муж домой пришел. Она крикнула. Крикнула еще раз, но никто не отозвался. Она оттолкнула парня и, шатаясь, вошла в спальню посмотреть, нет ли мужа там, но его не было. Наверно, его нет. Но что-то не так, как пить дать. И тут она вспомнила о детях. Они должны быть дома. Она заглянула к ним в комнату и позвала, но их не было. Черт, куда подевались эти маленькие паршивцы? Я же не велела им выходить из дома. Она вернулась на кухню, и парень, всё время ходивший следом, стащил с нее пальто и схватил ее за жопу. Она осмотрела кухню и гостиную, то и дело протягивая руку назад и кончиками пальцев теребя парня за яйца, а парень сюсюкал над ней, лапая ее и что-то бормоча. Наконец она увидела записку, оставленную полицейскими. Ну и хуй с ними! Пускай там и переночуют. Она вернулась в спальню, парень – следом. Они разделись, повалились на кровать и принялись ебаться.