По моим подсчетам, пять минут прошли. Я ждал, когда лампы потухнут, вентилятор проветрит кабинку и механизм перестанет работать, как это было написано в инструкции.

Однако… Лампы не гасли.

«Наверное, еще время не вышло», — подумал я.

Волноваться начал, когда в кабинке стало очень душно, а на коже выступил пот.

«Жарко что-то. Фиг с ним». Я снял очки и открыл крышку солярия. Вернее, попытался ее открыть. Она не открывалась. Ее заело.

Вентилятор заработал с утроенной силой, лампы засветились ярче, буквально сжигая кожу, дышать было совершенно невозможно. Синий свет сводил с ума, специфический запах солярия въедался в легкие, пот скатывался с меня градом на стеклянную поверхность, я, колошматя руками и ногами кабинку, скользил в ней на собственном поту и пытался выбраться наружу. Это было ужасно.

— Люба! Выпусти меня! — закричал я, когда стало совсем невмоготу. Кожа страшно покраснела, цветом я был как вареный рак. На ней начали вздуваться волдыри и сразу же с противным звуком лопаться. Теперь жидкость из волдырей смешивалась с потом.

Мне казалось, что солярий взбесился, сошел с ума и не хочется меня выпускать из себя.

— Выпустите меня-а-а! — надрывался я, пытаясь открыть треклятую крышку кабинки. — Выпустите! Я умираю!!!

Вентилятор загудел сильнее, лампы засветились так, что в глазах заломило. Кожа стала похожа на печеную картошку. Волдыри без остановки вздувались, лопались, истекая липкой жидкостью, и образовывались снова. Дыхание перекрыло.

— Откройте крышку!!! Откройте эту чертову крышку!!

В какой-то момент ужас достиг вершины. Я перестал ощущать боль и жжение по всему телу. В глазах была темнота. Я их открывал и закрывал, но ничего не видел. Неужели я ослеп?

Вдруг я услышал тихий стук. Он послужил как будто нашатырным спиртом, приводящим людей в сознание. Я вздрогнул и открыл глаза. Лампы не светились. Вентилятор не работал. Было прохладно…

— Владик, ты скоро там? — пролетел по комнате шепот Любы. — Пять минут истекли. Ты сто, заснул?

Не отвечая, я осмотрел себя. Никаких волдырей, подо мной не было пота.

— Отвернись, я вылезу, — проговорил я, не веря, что мне все показалось.

— А говорил, не стеснительный, — съязвила Люба и вышла из комнаты.

Я, словно пришибленный, открыл крышку солярия и спешно выбрался из него, я не хотел ни секунды в нем задерживаться. Оделся. Покинул «комнату страха».

— Ты бледный какой-то, — забеспокоилась Люба.

— Идем отсюда, — бросил я. — Да, бледный… Не зря врачи говорят, что загорать в солярии вредно.

— Ну, с одного разика-то нисего не будет.

— Для кого как…

Мы шли из подвала наверх, на первый этаж. Люба о чем-то без остановки трещала, а я думал о своем. И вдруг девчонка схватила меня за локоть.

— Тс-с, — приложила она палец к губам. — Слысыс?

— Нет, — прислушался я. — А что я должен слышать?

— Ну, звуки. Во, опять! Слысыс?

Я замер и старался не делать лишних движений, чтобы не шуметь, даже не дышать. И в самом деле услышал…

— Как будто кто-то стеклянными банками стусит, — сказала Люба.

— Может, здесь что-то заготавливают на зиму? — предположил я.

— Не знаю. Но мне интересно… Идем посмотрим.

Люба меня куда-то потащила, потом выяснилось, что чем дальше мы бежали по плохо освещенному коридору, тем тише становились звуки. Мы вернулись обратно и обнаружили, что звук стукающихся друг об друга стеклянных банок раздается из-за одной совершенно незаметной, если не присматриваться, двери. Стены коридора были отделаны белым пластиком, и дверь, тоже им отделанная, сливалась в одно целое со стеной. Наружной ручки у двери не имелось, и поэтому создавалось впечатление, что дверь будто специально замаскировали.

— Эти звуки оттуда, — шепотом проговорила Люба, пристраиваясь ухом к замочной скважине. — Да, тосьно оттуда. Не пойму, засем там стусят банками?

— Говорю ж: может, заготовки на зиму закручивают? — напомнил я свою версию, чем рассердил вспыльчивую, но, в общем-то, чем-то даже притягательную девчонку Любу.

— Не глупи! — посоветовала она. — Какие есё заготовки в подвале, если кухня на первом этазе? Засем им было сюда тасить овоси, или сто они там, по-твоему, закрусивают?

Снова послышался перезвон банок, будто их переставляли с места на место.

— М-да, — протянул я.

— Сто «м-да»? Разве это не подозрительно?

— Ты о чем? — удивился я. — Разве банки — это подозрительно?

— Сами банки — нет, а банки, которыми стусят в подвале за замаскированной дверью, — да, — объяснила Люба.

И я подумал: «А ведь она права. Этот лагерь уже столько преподнес мне сюрпризов, что меня больше ничто не удивляет: ни гроб, в котором я почему-то очнулся, ни солярий, который хотел меня испечь, как картошку в духовке, ни банки, которыми стучат за замаскированной дверью… И это если не брать во внимание исчезнувшую улицу и машину, которая по этой улице ехала и хотела меня сбить…»