А на Купавину все прибывали и прибывали поезда.

…В те дни я снова увидел Ленку Заярову.

Был самый канун мая. Погода стояла ровная, теплая, а днем припекало совсем по-летнему.

Ленка шла вдоль состава с запломбированными вагонами, приостанавливаясь возле каждого, записывая номера в контрольную ведомость. Для переписчицы самое главное — не пропустить ни одного вагона. Поэтому Ленка, занятая делом, не заметила меня, а я рассматривал ее сколько хотел.

Зимой я редко видел ее: работа у нее на дальних путях, так как учет вагонов касался только грузовых составов. На первых же, возле перрона, всегда стояли либо воинские эшелоны, либо пассажирские поезда. А на этот раз просто случай выдался.

Ленки весна тоже коснулась. Болезнь ее, как видно, прошла. Ленка посвежела. Лицо ее, хоть и загорелое, просветлело. Осенью она была худая, а теперь голенища маленьких хромовых сапожек туго охватывали налитые икры.

Ожила Ленка.

Правда, в походке ее, в движениях, во всей осанке появилось что-то новое, чего раньше вовсе не было.

Проступало в Ленке какое-то особое спокойствие. Если раньше от нее, когда шла по улице, свет исходил, то теперь чувствовалась теплота.

И красота Ленкина не поражаться заставляла, а любоваться. Видно, не наверху она лежала, если вытерпела и горе, и болезнь, и дурную молву, которая страшнее всякой напасти, потому что ложится на душу.

От того, что Ленка пережила, помадами не спасешься. Может быть, когда-нибудь поймут это дуры вроде Анисьи.

Только глядя Ленке вслед, я понял и то, что нынешней весной, хоть я и закончу пятый класс, стану ей не ближе, а еще дальше, совсем уже неровней. Потому что за зиму нисколько не переменился. К тому же Ленка работает, а мне опять все лето придется болтаться с ребятами да ходить с матерью на огород.

Но встретиться нам пришлось.

У всех путейцев на Купавиной картофельное поле было одно. И поскольку земля была разная — где повыше — посуше, а где пониже — влажнее, — участки делили по жребию.

Наш участок выпал рядом с заяровским. В первое же воскресенье все отправились на поле.

Я положил в ведро котелок, ложку и соль. Прихватил небольшой лист железа. Когда пришли в поле, сбегал к железнодорожному полотну, нашел там четыре камня покрупнее, перетащил их на межу. Здесь выкопал узкую неглубокую яму, по бокам укрепил принесенные камни, а сверху положил лист железа. Получилась плита.

После этого на откосе насыпи насобирал разных щеп да обломков старых шпал и все это сложил возле своей печки.

Когда копали, я собирал картофелины, оставшиеся в земле с осени, и складывал их в ведро. Во время отдыха просмотрел их. Конечно, большинство картофелин сгнило: из них сочилась темная липкая жижа. Но попадались и несгнившие: под кожурой у них сохранилась мягкая масса, похожая на остывшую кашу. Такие картофелины я осторожно очищал и складывал в котелок. К обеду наполнил его до краев.

Картошку в котелке я раздавил ложкой, добавил туда немножко воды, круто посолил и старательно размешал. Вышло жидкое тесто, какое делают для оладий, только не белое, а сероватое.

Потом я растопил свою плиту.

Когда железо накалилось, стал печь лепешки. Пеклись они быстро, получались солоноватыми и поджаристыми. Они понравились не только маме, папе и мне, но и Насте. А с молоком — так и совсем хороши.

Теста у меня было вдоволь, поэтому я накормил лепешками сначала маму с папой. Мы с Настей остались возле плиты одни.

— Саня, что это ты делаешь? — вдруг услышал я над головой Ленкин голос.

Когда она подошла, я не заметил.

— Лепешки пеку, — ответил я.

— А почему они такие черные?

— Такие и должны быть, — объяснил я. — Не из крупчатки ведь. Вон…

Я кивнул на котелок.

— Из чего это? — спросила Ленка.

— Из картошки прошлогодней, которая в земле осталась.

— Ой!

— Да, — осмелел я. — В них же сплошной крахмал — тот же хлеб. Вкусные. Только почернее всамделишных. Попробуй…

— Ну… дай одну.

Я выбрал лепешку посветлее, с розовыми запекшимися краешками и отдал Ленке.

— Горячая! — сказала она, перекидывая лепешку с ладошки на ладошку.

— Они вкуснее, горячие-то. Не жди, пока остынет, — посоветовал я.

Ленка откусила кусочек. Разжевала. Ничего не сказав, попробовала еще. Тогда я придвинул ей свою кружку с молоком, из которой еще не пил.

— Ты с молоком попробуй…

Она сидела рядом со мной совсем близко, почти касаясь меня. Обжигаясь, ела мои лепешки, запивала молоком из моей кружки и смотрела на меня таким веселым взглядом, будто я был самым любимым ее дружком.