— Шарлотта Генриховна…

— Я глупая истеричная баба, — сказала она. — Но что поделаешь? Мне все равно кажется, что я слышу его голос, шаги. Он словно бы где-то рядом… А вы решили, что Яша инсценировал свою смерть и я прячу его в квартире? Хотела бы я знать, кто навел вас на эту мысль. Не старший братец?

— Да, — признался Иван Дмитриевич.

— На него похоже. Он вечно подозревал Яшу в каких-то интригах… Идемте!

В коридоре она толкнула зажатую между шкафами, пропущенную Иваном Дмитриевичем укромную дверь. Вошли в комнату. Он увидел стол, на котором лежал в своей домовине Яков Семенович — мертвый, строгий, с иссиня-желтым лицом. Свечка теплилась в его сложенных на груди пальцах, пахло ладаном и едва уловимо — тлением. Горели лампады, тени смешивались на потолке.

С минуту Иван Дмитриевич молча стоял над покойным, затем наклонился, прошептав:

— Прости меня…

И покаянно поцеловал его в твердый и холодный, как глина, бескровный лоб.

Прошли в гостиную, сели.

— Просто есть два гроба, — сказала Шарлотта Генриховна. — Вначале привезли другой, но он вышел не по мерке. Завтра гробовщик его заберет.

— Я все-таки не понимаю, как вы решились улечься в нем.

Она ответила поговоркой:

— Думай о смерти, а гроб всякому готов… Моя свекровь, как видно, не зря повторяла эту присказку в последнее время.

— Вы по-прежнему считаете, что Марфы Никитичны уже нет в живых?

— Иначе Яков не покончил бы с собой.

— На этом вы тоже продолжаете настаивать?

— Да.

— У него что, не было никаких врагов?

— Кроме меня. Но я его любила.

— Еще раз простите, мне самому неловко спрашивать. Но мужья тех женщин, с которыми он вам изменял… Они не могли ему отомстить?

— Нет, не могли.

— Почему?

— А вы могли бы?

— Я? — удивился Иван Дмитриевич. — Вполне.

— Поэтому жена вам не изменяет. Если мужчина способен отомстить, женщина не станет изменять такому мужчине. Я, например, тоже никогда не изменяла мужу.

— А какие у вас отношения с бароном Нейгардтом?

— У меня — соседские, у Якова были деловые. Кроме того, он обещал помочь мне распорядиться наследством. Там столько формальностей.

— Давайте же вернемся к тому, с чего начали. Вы говорите: думай о смерти, а гроб всякому готов. Мудро, не отрицаю. Но ваша свекровь прибегала к этой мудрости, так сказать, символически. Естественно в ее возрасте. А молодой красивой женщине, — честным голосом сказал Иван Дмитриевич, заглаживая недавнее сравнение Шарлотты Генриховны с селедкой, — пусть даже потерявшей мужа, так же естественно отгонять от себя мысли о смерти. К тому же у вас есть дочь. Странная, согласитесь, идея: полежать во всамделишном гробу.

— Это как пропасть, — шепотом ответила она. — Стоишь на краю — и тянет прыгнуть вниз. Дьявол нашептывает: не разобьешься, не разобьешься.

— И вы прыгнули?

— Как видите.

— Дьявол, оно, конечно, силен, по надо же и голову иметь на плечах.

— Вам этого не понять.

— Вы объясните, — попросил Иван Дмитриевич. — Я попытаюсь.

Она подняла на него сухие глаза.

— Мне кажется… Мне кажется, что я скоро умру.

— Откуда такие мрачные мысли?

— Если гроб не по мерке, будет в доме еще покойник.

— Гнеточкин вам сказал? — догадался Иван Дмитриевич.

— Да. Он заходил ко мне и увидел.

— Вы же его за что-то не любите. Зачем он к вам приходил? Какие у вас дела?

— Об этом я говорить не желаю.

— Хорошо… Но скажите, у вас есть основания кого-то бояться?

— Не знаю, но мне страшно.

— И чтобы нагнать на себя пущего страху, вы решили лечь в… Я не в силах больше выговаривать это слово!

— Еще мне почему-то неодолимо захотелось почувствовать, каково ему там лежать. Я заткнула уши, закрыла глаза… Может быть, я схожу с ума, не знаю, но в эти минуты я действительно чувствовала себя не собой, а… Этого не передать, вы все равно не поймете.

— Шарлотта Генриховна, — сочувственно помолчав, заговорил Иван Дмитриевич, — я сыщик, а не врач, и хочу понять другое. Я вам как на духу признался, кто подсказал мне мысль о том, что Яков Семенович жив. Будьте же и вы со мной откровенны. Вам кажется, что ваш муж наложил на себя руки, чтобы не лишать вас и Оленьку средств к существованию. Я верю вашей искренности, но я сильно сомневаюсь, что вы сами до этого додумались. Насколько я вас знаю, вы не сильны в законах. Нужно быть совершенно другим человеком, дабы под таким странным углом увидеть смерть Якова Семеновича. Эта идея о самоубийстве во имя вашего с Оленькой благополучия, кто вас натолкнул на нее? Только честно… Не барон Нейгардт?

— Барон лишь высказал такое предположение, он ни на чем не настаивал. Он сам не был уверен, что прав. Но я сердцем почувствовала: так оно и есть. Яков изменял мне, и все же я знаю, по-настоящему любил он одну меня.

— Допустим, что Марфы Никитичны нет в живых. Но неужели вам не приходило в голову, что в случае смерти вашего мужа закон будет на стороне Семена Семеновича, а никак не Оленьки? Наследство достанется ему, а не вам.

— Я об этом не подумала.

— И еще несколько вопросов…