Бедняга Лафайет не выдвигал перед выборщиками никаких доводов, они просто воспользовались случаем и решили переложить часть ответственности за происходящее на его плечи. Но люди и в самом деле поверили, что доводы имели место, и, поскольку это совпадало с их желаниями, раздались крики:

– Да здравствует Лафайет!

И Лафайет, побледнев, крикнул:

– На Версаль!

Пятнадцать тысяч мужчин последовали за ним, горя энтузиазмом более молчаливым, но и более угрожающим, чем тот, каким были охвачены ушедшие перед ними женщины.

Все они должны были встретиться в Версале и просить у короля те крохи хлеба, что упали со стола королевских гвардейцев во время пиршества в ночь с 1 на 2 октября.

В Версале, по обыкновению, понятия не имели о том, что происходит в Париже.

После описанных нами сцен, которым королева на следующий день во всеуслышание порадовалась, ее величество изволили отдыхать. У нее была своя армия, свои сеиды, она сочла врагов и теперь хотела вступить в бой.

Разве не должна была она отомстить за поражение 14 июля? Разве не должна была заставить двор и себя самое забыть о поездке короля в Париж, из которой он вернулся с трехцветной кокардой на шляпе?

Несчастная женщина! Она и не подозревала, какое путешествие предстоит совершить ей самой.

После размолвки с Шарни королева с ним больше не разговаривала. Она подчеркнуто обращалась с Андреа с былым дружелюбием, которое ненадолго померкло было в ее сердце и погасло навсегда в сердце ее соперницы.

Что же касается Шарни, то она не оборачивалась и не смотрела в его сторону, за исключением тех случаев, когда ей требовалось сказать ему что-либо относительно его службы или отдать какое-то распоряжение.

Однако в немилость к королеве не впало все его семейство: утром того дня, когда парижане направились в Версаль, она вела весьма нежную беседу с юным Жоржем де Шарни, вторым из троих братьев, тем самым, который, в отличие от Оливье, давал ей воинственные советы, когда пришла весть о взятии Бастилии.

Дело было так. Около девяти утра этот молодой офицер шел по галерее, чтобы сообщить егермейстеру, что король собирается поохотиться, когда Мария Антуанетта, только что прослушавшая мессу в дворцовой церкви, заметила его и подозвала к себе.

– Куда это вы так спешите, сударь? – полюбопытствовала она.

– Я увидел ваше величество и уже не спешу, – ответствовал Жорж. – Напротив, я остановился и покорно ожидаю, что ваше величество окажет мне честь и заговорит со мной.

– Но это, надеюсь, не помешает вам, сударь, ответить мне и сказать, куда вы идете?

– Государыня, – ответил Жорж, – я состою в эскорте; его величество собирается на охоту, и я собираюсь договориться с егермейстером о месте встречи.

– Вот как! Король и сегодня охотится, – проговорила королева, глядя на большие черные тучи, шедшие со стороны Парижа. – Напрасно. Погода, похоже, не из лучших, не правда ли, Андреа?

– Да, ваше величество, – рассеянно ответила молодая женщина.

– А вы другого мнения, сударь?

– Нет, государыня, но король так пожелал.

– Да сбудется воля короля в лесах и на дорогах, – заключила королева со свойственной ей веселостью, которую не могли заставить ее утратить все сердечные печали и политические события, вместе взятые. Затем, повернувшись к Андреа, она вполголоса добавила: – По крайней мере хорошо, что он занят хотя бы этим. – После чего громко осведомилась у Жоржа: – Не скажете ли, сударь, где собирается охотиться король?

– В Медонском лесу, ваше величество.

– Ну, идите и не спускайте с него глаз.

В этот миг появился граф де Шарни. Нежно улыбнувшись Андреа, он осмелился обратиться к королеве:

– Мой брат запомнит этот совет, государыня, разделяя с королем не только веселье, но и опасности.

Королева не заметила появления Шарни и, услышав голос его, вздрогнула.

– Я была бы очень удивлена, – с нескрываемым презрением заметила она, – если бы это сказал кто-нибудь другой, а не вы.