– Ах, вот что! – произнесла маркиза.

И, обернувшись к художнику, она добавила:

– Извините меня, господин художник, я не заметила вас. Как поживаете вы все это время – с понедельника?

– Прекрасно, сударыня.

– Тем лучше! Можешь вообразить, любезная племянница, как я была удивлена, встретив господина Петрюса Гербеля у генерала де Куртенэ, у которого я была, чтобы напомнить ему, что третьего дня во вторник – мой день.

– Я не понимаю, тетушка, что же вас могло тут поразить. Мне кажется, нет ничего удивительного видеть племянника у его дяди.

– Вы это знаете?

– Я знала, что мосье Петрюс Гербель де Куртенэ – племянник генерала графа Гербеля де Куртенэ.

– Ну, а я вот этого совсем не знала… И я всегда бываю удивлена, когда узнаю, что какой-нибудь живописец принадлежит к фамилии, предки которой некогда восседали на троне.

– Надеюсь, сударыня, – вмешался Петрюс, – что столь религиозная особа, как вы, по-видимому, ставит святых апостолов выше всех земных императоров и королей?

– Почему вы на это надеетесь?

– Я должен заметить госпоже маркизе де ла Турнелль, что она отвечает вопросом на вопрос, с которым имел честь обратиться к ней виконт Петрюс де Куртенэ.

Как ни была надменна и резка маркиза, она все же почувствовала некоторую неловкость.

– Разумеется, – ответила она, – я ставлю святых апостолов выше всех императоров и королей, потому что они последователи самого Иисуса Христа.

– В таком случае, маркиза, если святой апостол Лука был тоже живописец, то почему же не быть им и одному из потомков государей?

Маркиза закусила губу.

– Ах, благодарю вас, – заговорила она, – вы мне напомнили действительную причину моего прихода – я совершенно позабыла, что пришла совсем по другому поводу.

Ни Петрюс, ни Регина не отвечали ей.

– Я пришла спросить у вас, – продолжала маркиза, обращаясь к молодому художнику, – спросить, скоро ли будет готов портрет графа Раппа?

Регина опустила голову. Из груди ее вылетел вздох, похожий на стон.

Петрюс слышал вопрос маркизы де ла Турнелль, видел движение Регины, но не понял значения ни того, ни другого.

– Однако, что же такого необыкновенного в моем вопросе? – проговорила маркиза, заметив молчание обоих молодых людей. – Я спрашиваю вас, господин Петрюс, подвигается ли портрет графа Раппа?

– Я, право, не понимаю, что именно угодно слышать от меня маркизе, – ответил Петрюс, в сердце которого начинало уже закрадываться смутное подозрение.

– Вы правы: я действительно не ясно выразилась. Я несколько преждевременно называю портрет Регины портретом графа Раппа, так как на самом деле портрет этот сделается собственностью графа Раппа только в тот день, когда мадемуазель Регина де Ламот Гудан станет графиней Рапп. Однако, принимая во внимание, что это будет не раньше как дней через десять или даже через неделю…

– Прошу извинения, маркиза, – страшно бледнея, начал Петрюс, – значит, портрет, который я пишу теперь, предназначается господину Раппу?

– Ну, разумеется, это будет главное украшение брачной комнаты.

При этих словах на лице художника отразилось такое бурное волнение, что маркиза, заметив это, сказала ему:

– Что с вами, господин живописец? Можно подумать, что вам сейчас сделается дурно.

И в самом деле Петрюс, стоявший неподвижно, с блуждающим взором, с каплями холодного пота на лбу, напоминал собой статую отчаяния.

Маркиза оглянулась потом на племянницу, желая обратить ее внимание на поразившую ее бледность молодого человека, но каково же было ее удивление, когда она увидела, что Регина была сама так же бледна, как будто один и тот же удар поразил и ее, и молодого художника.

Маркиза де ла Турнелль была женщина очень опытная.

Она тотчас же угадала все, что произошло между молодыми людьми, и, поглядывая поочередно то на того, то на другую, она повторяла сквозь зубы одно и то же многозначительное восклицание:

– Вот оно что! Вот оно что!..

И затем, взяв за руку Пчелку, – из опасения, как бы девочка, несмотря на свой возраст, не уразумела значения этого немого страдания молодых людей, она повела ее с собой, сказав Регине:

– Мне не о чем более спрашивать вас, милая племянница. Я узнала теперь все, что я хотела знать.

И она вышла.

Едва опустилась за нею портьера, как у художника вырвался крик…

– А!.. – заговорил он, вынимая из кармана маленький кинжал, который он имел обыкновение всегда носить с собой, – так этот портрет, над которым я работал с такой любовью, был для него, для графа Раппа, для этого низкого негодяя!.. Но этого не будет!.. Я могу быть жертвой его счастья, сообщником же его я никогда не буду!