— Вам «сдается», или вы убеждены?

— Если мне сдается, значит, я убежден, Майкл… Последнее: как прореагирует Москва?

— Судя по информации нашего человека, они готовы к военной помощи. Наша задача поэтому заключается в том, чтобы переворот произошел в течение получаса, тогда мы выбьем все козыри: Москва чтит международные договоры…

— Ну уж!

— Нелсон, вы, вероятно, слишком часто смотрите наш телевизор. Не поддавайтесь пропагандистской белиберде. Они чтут международные договоры, поверьте мне, чтут. И в этом, увы, их сила.

Он сидел в машине уже восемь часов; он видел, как дважды сменились машины наблюдения — сначала рядом с его «фиатом» стоял черный «мерседес», потом подкатил голубой «шевроле»; наружка перестала церемониться, игра шла в открытую.

Славин неотрывно смотрел на окно палаты, в которой лежал Зотов. Окно было закрыто алюминиевыми жалюзи, но иногда сквозь прорези можно было видеть фигуру мужчины — видимо, полицейский подходил дышать свежим ветром с океана, последние дни задувало, кроны пальм делались игольчатыми, протяженными, и Славин ловил себя на мысли, что эти стрельчатые листья напоминают ему средневековую японскую живопись — такая же стремительная статика, с той лишь разницей, что там бамбук, а здесь громадина лохматых пальм.

…Пол Дик подъехал на такси, увидел Славина, помахал ему рукой — «мол, пошли вместе», но Славин отрицательно покачал головой.

— Почему?! — крикнул Пол. — Генерал Стау сейчас к нему приедет!

— Меня туда не впустят, — ответил Славин. — Вас — тоже.

— За меня не беспокойтесь!

— Когда прогонят — приходите ко мне, я включу кондиционер! Он иногда работает.

А через пять минут подкатил огромный «кадиллак» сеньора Стау, генерального директора полиции.

«Своим газетчикам не позволили приехать, — понял Славин, — в игру включили бедолагу Пола. Рассчитывают на наш разговор. В общем-то, правильно рассчитывают».

Стау, в окружении трех лбов, прошел в госпиталь. Он двигался стремительно, чуть склонив вперед голову; белый костюм сидел на нем как влитой, а разрезы на пиджаке делали его движения легкими, казалось, что с каждым шагом он взлетает, вот-вот вознесется.

«Все-таки они очень пластичны, — подумал Славин. — Ни один белый так не движется, как негры. Пожалуй, самые пластичные люди на земле. Сколько ж этот Стау получает с каждой взятки? Процентов пять? А взятку платят каждому полицейскому на дороге, каждому инспектору в офисе. Состоятельный человек».

— Господин Зотов, вы слышите меня?

— Да.

— Я — Стау, директор полиции.

— Ваши люди, — Зотов с трудом разлепил губы, — не дают мне спать, они нарочно топают бутсами.

— Им будет приказано ходить тихо. Приношу извинения. Я хотел бы задать несколько вопросов, если позволите.

— Позволю.

— Господин Зотов, вы настаиваете на том, что передатчик был подброшен неизвестными?

— Да.

— И шифрованные записи — тоже?

— Да.

— Господин Зотов, в таком случае как вы объясните, что на записях обнаружены отпечатки ваших пальцев?

— Не знаю.

— Это не ответ для суда присяжных, господин Зотов. Впрочем, если расшифровка покажет, что в записях есть военные секреты, вы будете отданы в руки трибунала.

— Чего вы от меня хотите?

— Если вы признаетесь, что работали на разведку Соединенных Штатов, мы в таком случае вышлем вас, как только позволит состояние вашего здоровья.

— А если я не признаюсь? — Зотов говорил медленно, чуть слышно, глаза его были недвижны, постоянно устремлены в какую-то одну точку на потолке.

— Значит, вы были радиолюбителем?

— Не был.

— Но откуда же радиопередатчик?

— Подбросили.

— Кто?

— Не знаю.

— Зачем его подбросили вам?

— Выясните.

Стау склонился над Зотовым, прошептал:

— Я это выяснил. Все здешние проамериканские газеты — а я знаю, кто кому и сколько платит, — подняли кампанию в вашу защиту, господин Зотов. Я принес вам эти газеты. Или вы боитесь соотечественников? Две машины русских постоянно дежурят около госпиталя, они и сейчас здесь.

— Почему не пускают?

— Потому, что вы находитесь под следствием. Да и они к вам не очень-то рвутся. Видимо, боятся, как бы вас не вывезли отсюда ваши друзья…

— Я воевал…

Стау склонился еще ниже, боясь пропустить хоть одно слово Зотова. Тот говорил очень медленно, еще тише, чем раньше.

— Говорите, я здесь…

— Я знаю, что вы здесь… Но ведь я воевал. В меня уже стреляли. Я был в плену. И ушел. Я ведь тогда не… Понимаете? Почему сейчас я должен ссучиться?

— Что-что?!