Такой поразительный недосмотр, благодаря которому хорошо знающие свое дело ученые вдруг упускают из виду самые близлежащие возражения, был бы трудно объясним, если бы в основе этого заблуждения все же не лежала бы некая правильная, и лишь недостаточно уясненная тенденция. Надо полагать, что те, которые, хотя и видят в психологии исключительно специальную опытную науку, все же мыслят ее в интимном и существенном отношении к философии, смутно руководствуются той мыслью, что психология каким-то образом имеет отношение не только к определенной отмежеванной области в сфере опыта, но и ко всей этой сфере в ее целом.

В этом направлении многое может быть показательным. Все больше и больше теряет почву под ногами как среди философов, так и среди психологов считавшееся раньше очевидным разделение «физического» и «психического» как двух координированных и строго разграничимых в правильной дизъюнкции областей эмпирии, а вместе с ним – и соответствующее разделение самих данных опыта (или восприятий, или явлений) на «внутренние» и «внешние». Это подразделение мыслилось и обыкновенно мыслится еще и теперь так, что область физического совпадает с областью пространственно-временного определения, в то время как область психического, сама по себе внепространственная, совпадает с областью одного только временного определения; кроме того, особенностью науки о физическом считают то, что она все качественное превращает, в количество, между тем как в сфере психического качества сохраняются во всей своей обособленности; и то, и другое объясняется тем последним общим основанием, что задачей науки о физическом является построение из явлений «мира», который был бы общим для всехи, находясь под властью законов, спаивался бы единой, в сущности, пространственно-временно-причинной закономерностью и тем самым противостоял бы, как мир «внешний», переживаниям индивидуальным, то есть был бы миром «природы»; в то время, как задача науки о психическом заключается, как раз, наоборот, в том, чтобы дать общее описание переживаемого и вообще доступного переживанию индивидуумов, и притом в первую очередь – в отличительном его своеобразии, в его «внутреннем» строении, хотя и всегда в известном отношении к сейчас упомянутой единой закономерности природы, а лишь затем – также и в том, чтобы дать объяснение всему этому своеобразию, насколько это еще и с такой точки зрения доступно. Однако проникающему глубже в суть дела критическому размышлению постепенно должно было делаться все ясней и ясней, что вовсе не так легко провести все это разграничение, что указываемые отличительные признаки, поскольку они вообще отвечают действительности, в лучшем случае могли бы служить основанием для различения ступеней в пределах одного-единственного, по своему основному методическому характеру абсолютно единого и именно естественнонаучного рассмотрения, но ни в коем случае не могли бы обосновать радикального отделения психологии от естественных наук. Ибо в конце концов временное определение неотделимо от пространственного, как и качественное – от количественного; все эти способы определения, по очевидным логическим основаниям, тесно и неразрывно связаны как друг с другом, так и со всей системой объективирующих функций, которая, например по Канту, достигает своей наивысшей точки в – развивающейся в системе до категории взаимодействия – категории причинности.

Да уже и с чисто эмпирической точки зрения попытки такого размежевания должны казаться лишенными всякой опоры. О том, что различным индивидуумам кажется не общим, а различным, можно лишь тогда говорить в ясно определенном смысле и лишь постольку научно рассуждать, поскольку сами эти индивидуумы и именно как биологические единства даны нам, то есть все такие рассуждения существенно предполагают весьма определенные явления – «внешней» природы, а именно: физиологические процессы в определенных родах одушевленных существ и прежде всего – в человеческом роде; другими словами, все эти рассуждения имеют смысл исключительно лишь на основе и в данных рамках естественных наук. Единственно и исключительно в этом смысле вся область «психического» может быть, в частности, подчинена и «экспериментальному исследованию», которое по основному его характеру, конечно, нужно будет признать естественнонаучным даже и тогда, когда предметом его будет являться не то, что обще всем воспринимающим, а как раз то, что представляется определенного рода индивидуумам и при определенно ограниченных условиях различным. Таким путем, обоснованная психология, конечно, не является последней естественной наукой и не общим естествознанием, но все же в пределах своей целесообразно отграниченной ради особых изысканий области, со своими особыми, особенным образом приспособленными к ее специальной цели, познавательными средствами и методами она остается как по своему объекту, так и по способу своего исследования не чем иным, как естественной наукой, прежде всего тесно и необходимо связанной с биологией, а через нее посредственно и со всеми прочими естественными науками.

Да и вообще: поскольку занимаются установлением, да к тому еще установлением объективным, и общезначимым, того, что есть и что происходит во времени, безразлично, в пределах ли более тесных или более широких; поскольку изменяющееся во времени бытие сводят именно по отношению к этой переменчивости к законам временных изменений, к законам причинности или даже поскольку лишь исследуют и описывают это бытие как совокупность «процессов», протекающих во времени, или же вообще так, как они представляются во времени, – постольку занимаются естествознанием. Поскольку же кто-нибудь раз навсегда решил про себя сохранить это обозначение для одной только части такими путями двигающихся, то есть чисто фактических, изысканий, он должен будет согласиться, что и психология работает в таком поле исследования, которое по всему своему методическому характеру сходно с областью естественнонаучной деятельности, что она работает над объектом, который в конце концов должен сомкнуться с объектом естествознания в едином научном сцеплении, в единственном времени, в единственном пространстве, в единственном порядке всего совершающегося. Но ведь этот единственный порядок, «возможный опыт» Канта, и есть именно то, что всегда понималось под «природой».

По этим в большинстве случаев, впрочем, более или менее неясно осознанным основаниям и на самом деле все более и более отвергалось старое разграничение между «физической» и «психической» сферой, между сферой «внутренних» и «внешних» явлений или восприятий, между опытом «внешним» и «внутренним». У двигавшихся более решительно вперед место этого разграничения заступило существенно отличающееся от него противоположение между посредственным и непосредственным опытом, основывающееся как раз на обратной предпосылке строгого единства всего опыта. Согласно этому взгляду «опыт» обыкновенно подразумеваемого «объективного» естествознания является лишь посредственным, является всегда лишь объективированием чего-то, данного в последнем счете чисто «субъективно»; как нечто опосредствованное же он по необходимости предполагает некую окончательную непосредственность как нечто объективное – последнюю субъективность, только эта непосредственная субъективность и есть «психическое» в его истинном и последнем смысле, так как под душевным, под «внутренним» ведь именно и подразумевается всегда пережитое или доступное переживанию в сознании, в отличие от всего, что противостоит этому душевному как нечто «внешнее», то есть как нечто, что дано лишь посредственно. Так, единство опыта сохраняется, но не уничтожается различие между психологическим и естественнонаучным способом, рассмотрения. Потому что посредственный опыт естествознания, хотя и покоится всецело на пережитом субъективно, но уже не является, больше этой самой субъективностью, а в противоположность к ней – чем-то явно другим, и, наоборот, «психическое» означает явления в последнем счете тех же самых объектов, которые естествознание еще должно выработать на основании одних только посредственно данных, то есть объективных их свойств, и, следовательно, психическое это никоим образом не может само входить в состав «объекта» естествознания.

Правда, обыкновенно это подразделение не принимается во всей его радикальной остроте. И по вполне понятному основанию: дело в том, что понятиям психического как данного в непосредственном опыте и физического как доступного лишь в опыте посредственном присущи весьма серьезные затруднения, поскольку желательно понимать это противоположение в смысле строгой дизъюнкции. Как можно вообще овладеть последней субъективностью, как претворить ее в понятие, не предавая ее в то же время объективированию, то есть не лишая ее тем самым как раз ее отличительного субъективного характера? В таком объективировании субъективность ведь снова превращается в нечто опосредствованное, от которого, во всяком случае, предстояло бы лишь обратно заключать к истинно непосредственному; но даже если допустить, что мы и располагали бы верным методом такого обратного заключения, то мы, таким образом, очутились бы перед тем еще более странным результатом, что и выдаваемое за непосредственность в одинаковой мере доступно лишь познанию посредственному. Так, «психическое» в конце концов превращается как будто в нечто совершенно неуловимое. И вполне понятно поэтому, что то, что обыкновенно называют «непосредственным», в лучшем случае является таковым лишь сравнительно, на самом же деле оно всегда представляет собой уже явную объективированность, только более низкой ступени. Так, например, цвета или звуки называют непосредственно данными, световые же или воздушные колебания – данными посредственно. И все же «цвет», или «красное», или «м-я ступень цветового ряда», «звук А» или «п-я ступень звукового ряда» в такой же мере являются понятиями, а значит, и чем-то общим, а потому, в противность к собственно ощутимому, и посредственным, сравнительно объективным, как и число колебаний; лишь ступень обобщения, а потому и объективированности здесь другая. Но несомненно, что в таких понятиях уже произведено объективирование; воспринятое хотя и принимается здесь различным для различных субъектов и при разных прочих условиях, но в то же время для одинаково организованных существ и при прочих равных обстоятельствах все же признается одинаковым, а значит, и объективным, если и не самой высокой ступени. И точно так же все, что ни называли бы непосредственным или субъективным, всегда окажется лишь сравнительно субъективным, субъективным с точки зрения ближайшей более высокой ступени объективного, то есть на самом деле опять-таки объективным, только более низкой ступени. Да в сущности, ничто другое и вообще невозможно; в конце концов приходится удовлетвориться и тем, что по крайней мере исследованию еще доступно объективное последней, ступени. Абсолютно субъективное вообще не поддавалось бы никакому контролю опыта, не поддавалось бы всему процессу опытного установления, которое всегда стремится быть общезначимым, будь то в смысле подчинения законам или в смысле общего описания фактических обстоятельств. Психология же, во всяком случае, хочет остаться наукой опытной, в самом точном смысле: знанием об объектах через опыт. Проблемой психологии является (с чем все согласны) не явление как таковое (в смысле глагола), а то, что в явлении или, вернее, посредством, пето является, то есть нечто «существующее» в каком-либо смысле, предмет, который, все равно в какой степени посредственности, в этом явлении представляется. Но если это так, то она по необходимости должна заниматься объективированием, а значит, и при противоположении непосредственного опыта опыту посредственному речь, оказывается, может идти лишь о различных ступенях объективирования; под заголовком же «непосредственности» в таком случае вопрос идет лишь об объективированности самой низшей ступени; и эта объективированность хотя и не может просто представить чисто субъективное, то есть психическое, но должна по меньшей мере быть ему наиболее близка. Опыт же вообще никогда не бывает, да и не должен никогда быть «абсолютным».

Тем не менее в этом смысле «опыт» сохраняет свое полное внутреннее, методическое единства, именно в этом смысле находит свое осуществление великий завет Канта: «Возможен, лишь единый опыт». Это стремление к единству следует безусловно признать как нечто в высокой степени философское. Неотделимая от естествознания, психология в этом значении, со своей особенной точки зрения, прямо обнимает его целиком и вместе с тем все же перекидывает мост и к обширным царствам «сознания». Так, в конце концов у психологии может вырасти и уверенность, что, являясь, правда, наукой опытной, она тем не менее является одновременно не только наукой философской, но даже и единственной, истинной, единственно научной, философией, вообще.

Не нужно ей также без дальнейших околичностей поступаться и своими притязаниями перед «миром ценностей». Потому что, без всякого сомнения, и «процессы» чувствования и воления, на которых покоится всякое понимание ценностей, а потому и все, что обыкновенно противопоставляется голой «природе» как сфера «культуры», поскольку они являются процессами, по необходимости так же падают в сферу психологии, как и процессы восприятия со всем от них зависящим. Точно так же и объекты культурного творчества человечества, а значит, также и относящиеся к ним, по существу, «исторические» происшествия, начиная с творчества в области языка, в области экономической, правовой и нравственной жизни, в области гуманистического образования и кончая сферой искусства и религии, – все это несомненно принадлежит (поскольку в этом принимают участие люди, то есть относящиеся к определенному биологическому роду индивиды, активно или пассивно все это переживающие) к сфере изысканий психологии, которая постольку по праву рассматривается как наука общая, и, основная, для, всех разветвлений «наук о духе». Во всех этих областях дело идет о том, чтобы прежде всего установить факты, а затем описать их в общей форме, и, наконец, если это возможно, их объяснить, то есть представить их в их причинном сцеплении. Но факты эти, как и эти связи между ними, благодаря своей несомненной «психичности» должны в конце концов превратиться в проблемы психологии. Так психология как будто охватывает, в известном смысле, как весь внешний мир или «природу», с одной стороны, так и весь «культурный мир» – с другой, и, подводя оба под некую последнюю и общую точку зрения, поднимается, таким образом, как будто к такой универсальности, какой мы не находим ни у одной другой опытной науки и на которую, напротив того, от века притязала всегда пытавшаяся ее отстоять философия. И, быть может, с этой точки зрения, можно было бы и на наше возражение – что, мол, и другие науки, например история, находятся не в менее тесных отношениях к философии, чем это утверждают относительно психологии, – ответить: такие тесные отношения к философии свойственны истории лишь потому, что вся сфера ее фактов в конце концов вмещается в сферу психологии или подчиняется ей; действительно всеобъемлющим же является все-таки лишь взаимоотношение между психологией и философией, и, соответственно, то же самое можно было бы сказать и по отношению ко всякой другой науке или к любому другому направлению человеческого творчества, которое пожелали бы поставить в более близкие отношения к философии.