В этой борьбе побеждает Сталин. Его победа, как исход любой борьбы, в какой-то мере случайна. Но очевидно все же, что в значительной степени это было «выживание наиболее приспособленного», причем «наиболее приспособленного» именно к создавшейся тогда духовной ситуации ожидания как можно более четкой догмы и как можно более ясного указания ленинского пути. В этой ситуации оригинальность мышления, творческое начало, слишком большая образованность и, уж конечно, способность к самокритике и мягкость скорее были помехами. Требовалась не творческая фигура, а «железный ленинец». А у Сталина даже фамилия – Сталин. Он невозмутим и уверен в себе. И стиль полемики и мышления у него идеально догматический, недаром он учился в семинарии. Он не блестящий оратор, но у него «железная логика», вернее, то, что воспринималось массой полуграмотных марксистов как «железная логика», – бесконечные цитаты из Ленина, «катехизические» вопросы и ответы, постоянные «во-первых, во-вторых, в-третьих». От него исходит та непоколебимая уверенность в знании правильного пути, в которой так нуждалась масса Чепурных и Упоевых, оставшихся без Ленина. Вот прекрасный образец «железного» сталинского стиля, завораживающе действующего на народ: «Историческое значение XIV съезда ВКП(б) состоит в том, что он сумел вскрыть до корней ошибки новой оппозиции, отбросить прочь ее неверие и хныканье, ясно и четко наметил путь дальнейшей борьбы за социализм, дал партии перспективу победы и вооружил тем самым пролетариат несокрушимой верой в победу социалистического строительства» [190] .

Ленин для массы верующих российских марксистов был пророком, приведшим их в обетованную землю. Но когда до этой земли дошли, выясняется, что это – не совсем та земля, где «текут молоко и мед». До этой земли еще идти и идти. И как раз в это время пророк умирает. Но появляется новый пророк, «Сталин – это Ленин сегодня», – и движение продолжается. Люди готовы на новые страдания, вновь готовы умирать и убивать, лишь бы дойти до земного рая, до царства добра и справедливости. В сознании людей возникает как бы триада – Маркс и Энгельс (слитые воедино), Ленин, истинный ученик Маркса и Энгельса, единственный из их учеников, который смог до конца овладеть их учением, творчески применить его и в силу этого совершить революцию, а также Сталин, истинный ученик Ленина, миссия которого – привести народ к социализму (что он совершает к 1937 году) и затем к коммунизму. И это движение одновременно является движением к крайней догматизации и к немыслимым масштабам культа личности Сталина. Культ Ленина возник спонтанно, против его воли (и лишь затем сознательно раздувается его учениками). Ленин – вождь раннего периода развития марксистской «церкви», когда была живая мысль, когда люди спорили друг с другом. Он не хотел и не мог делать из себя живого Бога. Но Сталин выдвигается в совсем иной атмосфере, он улавливает новые психологические потребности и строит в соответствии с ними свой образ, свою политику и свою идеологию. Это – идеология предельно догматизированного марксизма-ленинизма, в которой, как во всех догматизированных системах, верность форме сочетается с отходом от духа и сути.

Любая догматическая идеология имеет своим источником некое «священное писание». В сталинской идеологии мы можем говорить о наличии трех «пластов» «священных писаний».

Самый первый пласт – это сочинения Маркса и Энгельса. Это – сакральные тексты людей, которые вообще не ошибались (Сталин в своей «сатанинской гордыни» несколько раз уличал или почти уличал в ошибках Энгельса, но это – лишь Энгельса и лишь Сталин) [191] . И, как всегда бывает с сакрализованными и догматизированными текстами, другой стороной сакрализации и догматизации является крайний произвол их толкования. Ведь если подразумевается, что и «Капитал», и написанные не для публикации письма, и тексты 40-х годов, и тексты 90-х годов содержат одну и ту же и полную истину, толкование просто не может не быть произвольным. При этом внутренние противоречия текстов «выпрямляются», словам, явно употребляемым в буквальном смысле, придается небуквальное значение [192] , и, наоборот, явно литературные образы вроде «религия – опиум народа» становятся чуть ли не точными определениями. Возникает очень характерная для любой догматической системы двойственность отношения к сакральному тексту. Он – абсолютно истинен, но понять эту абсолютную истинность крайне сложно. В конце концов ведь все марксисты читали Маркса, но ни Плеханов, ни Каутский не могли его правильно понять. Правильно понять его мог лишь Ленин. А раз так, значит, самостоятельное изучение его – опасно. Изучать его без руководства, не сквозь призму экзегетики – значит, наверняка впасть в ошибки. Происходит то же самое, что в средневековом христианстве происходило с Библией, – сакральный источник доктрины становится опасен для доктрины. И не только опасен, но в некотором роде и не очень нужен. Ведь если марксизм уже применен единственно правильным путем к нашим условиям, то и естественно обращаться не к этим трудным текстам, повествующим о делах давно минувших, а к текстам Ленина и Сталина. Как средневековое христианство «отодвигало» Библию, запрещая переводить ее на живые языки, так у нас «отодвигались» Маркс и Энгельс, полного собрания сочинений которых у нас до сих пор нет. Фактически реальная роль их произведений весьма невелика, и просто невозможно себе представить, например, Сталина, изучающего «Капитал».

Второй пласт «священного писания» – произведения Ленина. Ленин – ближе по времени, понятней, и, кроме того, важнейшим элементом легитимации положения Сталина является то, что он – самый верный ученик Ленина. Поэтому роль его произведений – больше. Но объективно с ними происходит то же самое, что и с текстами Маркса. Опять-таки догматическая экзегетика делает немыслимое. В 1939 году Сталин, обосновывая на XVIII съезде партии созданную им бюрократическую машину, ссылается на «Государство и революцию». И не просто ссылается – все это обоснование мыслится развитием этих идей. И если искренность самого Сталина еще может возбуждать сомнения (хотя я вполне допускаю его искренность), то искренность миллионов советских людей, которые это «Государство и революцию» бесконечно сдавали на разных экзаменах и никакого противоречия между идеями этой книги и идеями и реальностью сталинизма не видели, не может вызывать сомнений. Это – безумие, но это обычное безумие догматизированной идеологии. Это не большее безумие, чем то, что люди эпохи инквизиции и утопающего в роскоши папского двора не замечали противоречий этой реальности и обосновывающих ее текстов и евангельского учения. И, как и Маркс, Ленин тоже отодвигается на задний план. В конце концов ведь его тоже можно интерпретировать по-разному, оппортунисты тоже на него ссылались, и есть единственно верная его интерпретация – таким, какой есть Ленин сегодня.

Сталин – единственно верный интерпретатор Ленина, который, в свою очередь, единственно верный интерпретатор Маркса и Энгельса. Авторитет Сталина, таким образом, произведен и вроде бы меньше авторитета Маркса – Энгельса – Ленина. Но, с другой стороны, он как бы включает в себя их авторитеты, он – живое воплощение марксизма [193] . И его тексты начинают образовывать как бы третий слой «священного писания».

Но культ Сталина имеет и иное происхождение, иную идеологическую основу – в культе партии. Партия мыслится совершенно «мистически» – как не способная ошибаться организация, вся история которой – это история «отметания» различных «ересей». «История развития внутренней жизни нашей партии есть история борьбы и разгрома оппортунистических групп внутри партии—„экономистов“, меньшевиков, троцкистов, национал-уклонистов» [194] . Из этой борьбы она каждый раз выходит все более очищенной и монолитной. Это – ленинская партия («Мы говорим „Ленин“ – подразумеваем „партия“, мы говорим „партия“ – подразумеваем „Ленин“» – наш вариант учения о церкви как теле Христовом). И если эта партия поставила во главе себя Сталина, то уж, наверное, она не ошиблась. И здесь снова происходит догматический «переход противоположностей». Партия, абсолютно единая и не способная ошибаться, превращается из реальной силы в институт, функции которого в громадной мере ритуальны. Если при Ленине и сразу после его смерти на партийных съездах идут ожесточенные бои, то на XVIII съезде читаются стихи, прославляющие Сталина. Все ереси уничтожены, правильный курс проложен, и, в общем-то, делать на съездах уже нечего.

Сталинский культ вырастает из всей догматической системы – и из представления о текстах Маркса, Энгельса, Ленина как о текстах, содержащих полную и высшую истину, и из представления о партии как организации, не способной ошибаться. Сталин – как бы воплощение марксизма и партии. И это позволяет ему выступать оракулом по всем вопросам. Если марксизм-ленинизм дает методологию, позволяющую правильно разобраться во всех сферах науки (и не только в социальных науках, но и в естественных, где тоже есть свои метафизические и идеалистические тупики, выбраться из которых можно лишь при помощи марксистской материалистической диалектики) и в сфере искусства, а «Сталин – это Ленин сегодня», то Сталин получает «логическое право» вмешиваться во все проблемы наук и искусств. Создается единая всеохватывающая догматическая культура.

Создается своя, марксистско-ленинская, каноническая живопись, архитектура, литература, музыка. И не только содержание художественных произведений должно быть правильным, но правильной должна быть и форма (находящаяся в диалектическом единстве с содержанием).

Как в Средние века христианство догматизирует не только свое собственное учение, но и науку, Аристотеля, так и у нас создается своя марксистско-ленинская биология (Мичурин, Лысенко) [195] , физика (отрицающая Эйнштейна) и чуть ли не математика.

Создается своя агиография, свои святые – Николай Островский, Стаханов, Чапаев и т. д.

Складывается своя обрядовая система, система праздников – литургический год.

Все это связано в единое целое и поддерживается грандиозной системой пропаганды – постоянным прохождением всех советских людей через обучение марксизму-ленинизму – от школы до аспирантуры, средствами массовой информации, оценивающими текущие дела с точки зрения догмы, тысячами книг, статей, картин. Фактически создается законченная цивилизация догматического марксизма-ленинизма, и создается с головокружительной скоростью. Но и падение ее происходит с такой же удивительной быстротой. Человек, которому в 196o-e годы было 70 лет, мог во взрослом, сознательном состоянии наблюдать крушение одной цивилизации, а также не только зарождение, становление и расцвет, но и упадок – другой.