Жена от его резкого движения несколько секунд качалась на матрасе, как тело, дрейфующее на морских волнах, потом пробормотала что-то неразборчивое. Когда она перевернулась на другой бок, ее подушка съехала в щель между изголовьем кровати и стеной — в этом состояло одно из многочисленных неудобств круглых комнат башни, — Бальтазар Джонс сунул руку в пыльное пустое пространство и пошарил по полу. Выудив из щели подушку, он положил ее рядом с женой осторожно, чтобы не потревожить. Он снова, в который раз, удивился, что женщина такой красоты — красоты, не померкшей даже в пятьдесят пять лет, — во сне выглядит точь-в-точь как ее отец. Но на этот раз ему не захотелось ее будить, чтобы избавиться от жуткого ощущения, будто он спит в одной постели со своим тестем-греком, человеком до того некрасивым, что вся родня говорила о нем: добрый сыр в плохой упаковке. Бальтазар Джонс быстро вылез из постели, сердце у него замирало от предвкушения. Позабыв, какая у него легкая, грациозная поступь, он босиком затопал по вытертому ковру. Прижался носом и седой бородой к оконному стеклу, на котором и без того имелось немало расплывчатых пятен от его носа. За окном было еще сухо. С нарастающим волнением он высматривал в ночном небе дождевые тучи, которые и принесли волшебный запах. Он ждал этого момента больше двух лет и, боясь его упустить, поспешно пошел мимо большого каменного камина в другую часть спальни. Он шел, неся перед собой живот, в котором еще лежала тяжесть от съеденного на ужин барашка.

Подхватив халат, где в карманах валялись крошки от уничтоженных тайком печений, он натянул его на ходу поверх пижамы и, позабыв надеть свои, в шотландскую клетку, шлепанцы, открыл дверь. Он не заметил ни стука щеколды, ни неразборчивого бормотания жены, которая в этот момент шевельнулась — на щеку ей упала прядь волос. Держась одной рукой за грязный канат ограждения, он начал спускаться по зверски холодной винтовой лестнице, в другой руке сжимая египетский флакон для духов, в который хотел собрать дождевую воду. Спустившись, он прошел мимо спальни сына, куда ни разу не заходил с того страшного, жуткого дня. Выйдя из Соляной башни, где располагалась их квартира, он медленно, без стука, закрыл за собой дверь, мысленно поздравив себя с благополучным побегом. В этот миг Геба Джонс проснулась. Она провела рукой по простыне, подаренной им на свадьбу много лет назад. Постель со стороны мужа была пуста.

Бальтазар Джонс собирал образцы дождевой воды почти три года, с тех самых пор, когда умер его единственный сын, — собирал с непонятной ему самому страстью. Он-то думал, что ненавидит дождь, который настолько вошел в их жизнь, что от сырости на улице и внутри, в их отвратительных квартирах, почти у всех бифитеров на ногах появлялся какой-то особенно стойкий грибок. Но через несколько месяцев после смерти сына, оцепеневший от горя Бальтазар Джонс вдруг понял, что следит не за карманниками, за которыми ему полагалось следить, а за облаками. Тяжкий груз вины не давал дышать, но, вглядываясь в дождевые тучи, он начал понимать разницу в дождях, под которыми мокнул целыми днями. Через некоторое время он научился различать шестьдесят четыре вида дождя, составив их краткое описание в черном блокноте с твердым переплетом, купленном специально для этой цели. Вскоре после блокнота он заказал себе египетские флаконы, которые выбрал не столько за красоту, сколько за надежность пробки. В эти-то флаконы он и начал собирать свои образцы, записывая время, дату и характерные особенности каждого дождя. К большой досаде жены, он заказал для пузырьков застекленный шкафчик, который с большим трудом удалось повесить на закругленной стене гостиной. Вскоре шкафчик заполнился образцами, и бифитер выписал себе еще два, но на этот раз жена убедила его повесить шкафчики на верхнем этаже Соляной башни в комнате, куда она не заходила, потому что там остались еще со времен Второй мировой жуткие надписи, написанные мелом пленными немецкими подводниками.

Когда число заполненных флаконов достигло ста, превратившись в весьма солидную коллекцию, Бальтазар Джонс пообещал жене — успевшей возненавидеть дождь больше, чем обыкновенная гречанка, которая не умеет плавать, — что на этом остановится. И какое-то время казалось, будто Бальтазар Джонс исцелился от своей страсти. Хотя на самом деле тогда в Англии началась небывалая засуха, а как только снова зарядили дожди, Бальтазар Джонс вернулся к своему нездоровому увлечению, хотя главный страж успел к тому времени не раз сделать ему замечание за то, что он глазеет на тучки, забывая отвечать на вопросы туристов.

Геба Джонс утешалась мыслью, что муж заполнит флаконы и забудет о своей коллекции. Однако ее надежды испарились, когда он, сидя однажды вечером на краю постели и стягивая с левой ноги насквозь промокший носок, признался с убежденностью человека, решившего доказать существование драконов, что затронул лишь верхушку айсберга. Вскорости он купил конверты и набор почтовой бумаги и учредил клуб Эриберта Кельнского, названного в честь святого покровителя дождя, и начал слать письма в надежде найти единомышленников, чтобы сравнить свои наблюдения с другими. Он давал объявления в десятки газет по всему миру, однако получил лишь один ответ, сплошь в следах от высохших капель, который ему написал пожелавший остаться неизвестным житель Мосинрама, одного из самых дождливых мест в мире, на северо-востоке Индии. «Мистер Бальтазар! Вы должны как можно скорее отречься от своего безумия. Потому что хуже сумасшедшего может быть только промокший сумасшедший», — говорилось в письме.

Но отсутствие интереса лишь подогревало его одержимость. Теперь Бальтазар Джонс все свободное время посвящал письмам, которые писал метеорологам по всему свету, чтобы поделиться с ними открытиями. Он получил ответы от всех, и его пальцы, гибкие, как у часовщика, дрожали, когда он вскрывал конверты. Однако обнаруживал там лишь вежливое равнодушие этих специалистов. Бальтазар Джонс сменил тактику и погрузился в изучение пыльных книг и манускриптов из Британской библиотеки, таких же хрупких, как его рассудок. Нацепив очки, он просмотрел там все, что написано о дожде.

В конце концов Бальтазар Джонс обнаружил некую редкую разновидность дождя, который, насколько он мог судить, выпал лишь однажды в Коломбо в 1892 году. Он читал и перечитывал описание того внезапного ливня, приведшего, помимо длинного списка несчастий, к безвременной кончине коровы. Ему казалось, что он узнает его по запаху раньше, чем тот начнется. Он ждал его каждый день. Страсть сделала его болтливым, и однажды он проболтался жене, что больше всего на свете хочет поймать этот дождь. Она же молча смотрела на человека, не проронившего ни слезинки над умершим сыном Милоном, — смотрела со смешанным чувством недоверия и жалости. А когда отвела глаза на луковицы нарциссов, которые собиралась посадить в ящике на крыше Соляной башни, в очередной раз спросила себя, что же случилось с мужем.

Привалившись спиной к дубовой двери Соляной башни, бифитер огляделся, чтобы удостовериться, что никто из обитателей крепости его не видит. Единственным движущимся объектом оказались колготки телесного цвета, болтавшиеся на веревке на крыше казематов. В этом древнем строении с террасами, возведенном под крепостной стеной, жили почти все тридцать пять семей бифитеров. Остальные, так же как и Бальтазар Джонс, имели несчастье обитать в двадцать одной крепостной башне или, хуже того, в доме на Тауэрском лугу, месте, где некогда было обезглавлено семь человек, причем среди них пять женщин.