Ровный строй сосен вдоль шоссе плыл мимо медленно и монотонно. Панюков обернулся к Гере:

— Ты сапоги резиновые взял?

— Обязательно.

— Надень прямо сейчас, мы подъезжаем, — сказал Панюков и пояснил: — Был дождь, а у меня глина.

Гера притянул к себе чемодан, но открывать его не стал, вспомнив:

— Они на дне, придется все вытаскивать. Лучше я так пойду.

— Это как хочешь, — равнодушно сказал Панюков. — Можешь идти в туфельках, но только ты их не отмоешь.

— У меня не туфельки — кроссовки.

— Мне это все равно. — Панюков помолчал и неохотно обратился к Стешкину: — Ты до избы добрось, а то испачкается парень.

— Может, его еще помыть и спинку потереть? — спокойно отозвался Стешкин. — Я только вчера машину мыл. И что мне, после вас — опять мыть?

Отвернувшись к окну, Гера успел увидеть промелькнувший указатель «д. САГАЧИ».

УАЗ встал. Стешкин сказал:

— Все.

Панюков без слов вышел из машины, открыл заднюю дверь и вытащил на асфальт чемодан Геры. Сказал ему:

— Чего ждешь? Выходи, приехали.

Панюков нес чемодан, не замечая его тяжести, шагая быстро и размашисто. Гера шел следом, опасливо и пристально глядя себе под ноги. Дорога вокруг луж кое-где подсохла, но Гера то и дело оскальзывался в глину. Кроссовки, облепившись глиной, скоро стали тяжелы, как камни, и Гера начал отставать. Он шел, неловко балансируя, то осторожно намечая, как переставить ноги, то волоча их, где придется, не видя перед собою ничего, кроме длинных или круглых луж и бурых бугорков, и ноздреватой, словно губка, бурой жижи; шел, головы не поднимая, и потому не смог увидеть вовремя, как Панюков остановился. Уткнувшись в его твердую спину лбом, Гера отпрянул и поднял голову:

— Извините.

— Извини, — или поправил его, или же тоже извинился Панюков.

Наскоро оглядевшись, Гера успел увидеть за дорогой луг или пустырь, на нем — корову, светло-золотистую в неярком свете; правее за дорогой он увидел какие-то густые и высокие кусты, из-за которых чуть приподнимался черно-серый рубероид крыши дома, напрочь скрытого кустами; чуть дальше лишь угадывался и тоже не был виден другой дом, перед которым стоял столб с коробкой трансформатора, жужжащей громко и надсадно, как осиное гнездо. От той коробки вдоль дороги и над нею тянулись, расходясь, потом скрываясь за кустами и за деревьями провисшие провода; Гера собрался было сосчитать их и узнать по ним, не сходя с места, сколько всего изб в деревне, но Панюков нетерпеливо позвал его в дом, велев оставить на крыльце грязные кроссовки.

— Ты чемодан не разбирай пока. Жить будешь в доме Вовы… дяди Вовы. Я там немного приберу, бельишко ночью просушу, завтра отель будет готов; сегодня будешь спать у меня.

— Спасибо.

— Да не за что.

Дом Панюкова был чист; с утра натоплен. Дощатый пол приятно грел босые ноги. Гера все-таки открыл свой чемодан и пояснил, извиняясь:

— Мне нужно кое-что достать.

Пока он рылся в своих вещах, Панюков спросил:

— Ты голоден?

— Немного.

— Обеда нет, но ужин скоро; потерпи. Не терпится — поешь молока; утром доил; считай, парное. Не любишь парное — поешь вчерашнего.

Гера забыл о чемодане:

— Я не пью, ты извини, но я совсем не ем молока.

— Что это с тобой?

— Это вообще проблема человечества, — сказал Гера так уверенно, как если б загодя готовился к разговору о молоке. — Все больше людей в мире не принимают молоко, их организм отказывается от молока, он его просто отторгает, будто яд, и это ненормально. Ученые встревожены, но объяснения, тем более решения этой проблемы пока еще не найдено…

— До человечества мне дела мало, — перебил его Панюков. — Тебя, скажи мне, чем кормить?

— Ты не волнуйся, я другие молочные продукты — ем, — поторопился успокоить его Гера, — я только молока не ем. А творог ем, кефир пью с удовольствием, от сливок не отказываюсь, сметану — просто люблю.

Панюков задумался:

— Творог всегда есть, кефир твой — та же простокваша, я не вижу разницы, и без сметаны не останешься. Картошка есть, лук есть, морковь и свекла есть. Мяса тебе не обещаю, я мясо очень редко ем… почти совсем не ем. И с рыбой тоже непорядок. Нет у меня рыбы.

— Не страшно, — заверил его Гера и выудил, наконец, из чемодана большой бумажный конверт, — я, вообще, не привередливый. Не то чтоб «враг еды», как мама обо мне говорит, но отношусь к еде спокойно. Однажды целый месяц не ел мяса, и ничего… Вот, это вам от папы.

Он протянул конверт Панюкову, затем извлек из заднего кармана брюк мобильный телефон и вышел на крыльцо.

Панюков улегся на кровать и вскрыл конверт. Там был еще один конверт, поменьше, и сложенный вдвое лист бумаги.

Панюков развернул лист и потянулся за очками к этажерке, но передумал: настолько жирными, большими буквами было напечатано письмо: