Картина, присланная Верой Хлебниковой Петру Митуричу, была, по-видимому, «Русалки» 1916–1917 годов. Написанная под впечатлением оперы А. Даргомыжского, картина эта изображала утопающего юношу — его голова и рука мучительно вытянуты и, кажется, устремлены к жизни, к земному воздуху; еще хранят живой реальный цвет кожи, волос, губ… Но нет ему возврата, он навсегда затянут, погружен — не в воду, но в странное мистическое пространство, состоящее из голов, волос, рук призрачных существ — русалок с огромными таинственными незрячими глазами. Сделанные не без влияния модерна, «Русалки» прежде всего подкупали своей живописью, красотой мерцающей, струящейся перламутром красочной поверхности. Завораживающей причудливостью они были близки поэзии Велимира Хлебникова, хотя поэзия Хлебникова суровей и строже, без всякого налета декаданса.

Эта близость, напрашивающиеся ассоциации с самим Хлебниковым, с его трагическим уходом из жизни не могли не взволновать Петра Митурича, не тронуть до глубины души, не вызвать ответной душевной щедрости по отношению к Вере. «Она получила серьезный отклик по глубокому существу ее жизненной задачи…» [11]

П. Митурич — В. Хлебниковой.

Москва, 7 августа 1923 года.

«Сегодня получил Вашу картину, дорогая Вера Владимировна, и письмо. Разрешите мне ничего не говорить о картине; будет неправильно думать, что я воздерживаюсь отрицать ее, нет. Она мне нравится. В ней все так глубоко настояще, что даже Париж прощаешь за его влияния. Хочется еще видеть Ваши картины и Вас самою…» [12]

Они шли к встрече разными дорогами, общими лишь в одном: их обоих осеняла личность Хлебникова, они оба жили, озаренные его светом.

Попробуем же увидеть Веру — «ее картины и ее самою». Она незаслуженно мало известна, заслонена тенью великого брата Велимира Хлебникова, оттеснена на второй план славой своего мужа Петра Митурича. Вера Хлебникова достойна того, чтобы именно с нее начать рассказ о мире Митуричей-Хлебниковых. Пора вывести ее на авансцену, высветить светом рампы ее удивительное, странное, по-своему прекрасное лицо.

«23 июня 1923 г. Канун Ивана Купалы.

Папоротник цветет маленьким неприглядным цветком, но если сорвать его в урочный час, тогда… может, вспыхнет и загорится Ало-купальский цвет…» [13] Автобиографические записки Веры Хлебниковой.

Автобиография художницы «милостью божьей», художницы во всем: в изобразительном искусстве, в литературе, в жизни.

Литературный «автопортрет» Веры: «Взгляд больших глаз. Вглядеться в них — кажется, что две голубых лампады мерцают на бледной смуглости старинной иконы. Сама ли она лик иконы… И еще чем-то неведомым осененная, она кажется олицетворением созерцания…» [15]

Созерцания чего? Куда устремлены ее глаза, похожие на лампады? Какие картины высвечивают?

«Тебе, маленький Принц, с упрямыми губками, я расскажу про одну странную жизнь… Мы пойдем в кино, где ты видел маленькую девочку с оттопыренными кармашками… Быстро, быстро закрутится лента, но ты не пугайся, маленький Принц, если она сразу оборвется. Она просто перегорела… так бывает…» [16] О каком принце грезила Вера? Какой поэтический образ, близкий образности символистов, вставал перед ее глазами?

Вера Владимировна Хлебникова родилась 20 марта 1891 года в Калмыкии, в Зимней Ставке Малодербетовского улуса. Тем же родился и ее брат Велимир Хлебников. Их отец Владимир Алексеевич Хлебников, ученый-орнитолог и государственный чиновник, был в Калмыкии «попечителем» края. «В личных отношениях В. А. всегда был благодетелем к народу, — писал о нем Петр Митурич. — Взяток не брал, судил справедливо. <…> Таким образом, он везде приобретал особое уважение народа, а среди калмыцкого народа слыл популярным отцом, защитником от множества гадин, которые обижали этот порабощенный народ». [17]

В 1898 году Владимир Алексеевич Хлебников взял назначение в Казань — в значительной степени в связи с тем, что пришло время учить детей. В 1899–1905 гг. Вера училась в казанской женской гимназии.

«Ее привели-таки — эту девочку с большими глазами под шапкой русых волос — в гимназию большую и шумную…» А она хотела рисовать, только рисовать. «Тягостные зимние дни сменялись такими жизненными, полными радостной работы вечерами… Приходил учитель [18] — и начинался урок рисования. Но был ли это урок? Часов не было и учения не было… было светлое время, когда девочка с двумя гладкими косами через спину спешно перебрасывала на свою бумагу очертания и формы окаменевшего в привычной позе натурщика. Чтобы быть с ним наравне, ей взвинчивалась рояльная табуретка, а сверху кожаная подушка — и там, на своей вышке, забывала она всё: и гимназию, большой мертвый класс, и то, что уже 11 ночи… <…>