Май так рассказывает об этом повороте своей судьбы: «Как я уже говорил, большинство знакомых отца отправились в эвакуацию. В то же время появились и новые знакомства. Так в доме у нас стала появляться Ольга Алексеевна Шпилько. И вот однажды Ольга Алексеевна рассказала о своем знакомом полковнике Рюмине, которому в его часть нужен был художник. И загорелся я романтической идеей поменять изрядно надоевшие „Окна ТАСС“ на военную судьбу. Она свела меня с полковником, и он согласился взять меня к себе добровольцем. Так, в ноябре 1942 года в кузове грузовой машины я прибыл на северо-западный фронт в часть, называвшуюся В.А.Д=3 и стоявшую под Валдаем. Фаталистически настроенный отец отпустил меня спокойно, оставшись совсем, совсем один» [366] .

А было Маю 16 лет…

Сохранились карандашные наброски, целая серия, штук шесть-семь — Май читает книгу. Одним серым контуром очерчен профиль, руки с книгой. Лохматый мальчик с совсем юным лицом, чем-то очень напоминающим детский силуэт Петра Васильевича, увлеченно погружен в чтение. Точные, без единого лишнего штриха рисунки полны удивительной нежности. 1942 год.

П. Митурич — М. Митуричу (в армию).

Москва, 6 декабря 1942 года.

«Дорогой мой, милый Зайчик, как я скучаю без тебя, и не только я, а и все твои приятели по ТАССу. Сегодня заходил к ним и ничего не мог им сказать о тебе, так как до сего времени, а сегодня 3 декабря, то есть уже месяц как ты ушел, никаких от тебя сведений, даже адреса твоего.

Я развил деятельность во всех направлениях: во-первых, собрал твои пайки, не добрал только крупу и мясо. Сначала был без гроша и пришлось продать твой самокат за 85 рублей и вазочку хрустальную за 50 рублей, потом купили моих казаков за 800 рублей и литографий на 300, так что я немного оперился и теперь острота положения прошла.

Приглашают преподавать раз в неделю в Дом ученых. [Видимо, это не состоялось.]

Но кроме всего я начал дома работать. Почти написал автопортрет, а вечерами работаю над новым проектом волновика.

В это воскресенье у меня должны быть двое ученых. Один из них аэро- и гидродинамик. Я буду их знакомить со своими трудами по волновой динамике, в которой у меня выясняются важные теоретические основы.

Я окантовал две твои работы маслом: автопортрет и маму за мольбертом под большие стекла на паспарту. Получились вполне выставочные вещи. Пересмотрел все твои работы и в порядке уложил в папку.

Вася устроился при клубе в доме Ц.Д.К. и оттуда выезжает на машине на позиции, там делает зарисовки, главным образом портреты, и даже показывает фокусы красноармейцам. Им довольны и он доволен. На днях побывал у меня, весел и жизнерадостен. Взял у меня эскизы моих лубков себе для „подмоги“. Не знаю, что он из них выкроит?

Вообще, у меня стало чисто, но мертво без моего зайца.

У нас настали холода, пурга и очень снежно. У вас там, наверное, вдвое больше снега. За это время повидал своих приятелей. Все поговаривают о сборище на новую кальпу (28-ю). Но увы, зайчика моего не будет, тогда как Вова Свешников с нетерпением ждет этого дня.

Многие меня упрекают, что я отпустил тебя, а Вася даже спрашивал, не произошла ли у нас ссора.

Пиши, мой мальчик, ты знаешь, как долго теперь идут письма, поэтому каждую неделю хоть несколько строк напиши, так как не все письма могут дойти.

И Романович тебе кланяется.

Вчера у меня вдруг погасло электричество, и я погрузился в кресло в полном и темном одиночестве.

Всплыли яркие картины моря и нашего крымского счастливого прошлого. Как нам там было хорошо с нашей мамой, боже, как хорошо. Но в самой жизни, хотя я и страшно ценил эти моменты, но не мыслил, что они так скоро уйдут безвозвратно.

Цыпленок мой, не отрывайся от меня, пиши. В этом теперь наше счастье и залог душевного равновесия.

У меня температура редко выше +9, так что сижу в твоем пальто.

Управдом говорит, что топлива не хватит и чтобы мы запасались печурками.

Газ едва горит, но горит все время, сушит сухари. Мыло получил!

Вот наши дела, ну а о делах больших ты более своевременно узнаешь по радио и из газет. Целую.

Твой папа П. Митурич.

Наконец получил от тебя два письма и открытку. Рад, что все благополучно. Целую. Целую» [367] .

Май: «Мне выдали военное обмундирование, выписали удостоверение и определили под начальство лейтенанта Райхеля. В мирное время Райхель был театральным художником, там же выполнял различные поручения по художественному обустройству военной дороги. Мне было поручено изготовление дорожных знаков, в чем очень пригодился мой опыт трафаретчика. Жили не в казарме, а в домишках обезлюдевшей деревеньки Добывалово. „Сухим пайком“ получали продукты и по очереди готовили. Шел мне тогда семнадцатый год. Все солдаты, простые деревенские парни, были много старше меня. Как же должен был я, городской мальчишка, не умевший толком растопить печку, удивлять их! Не говорю раздражать, потому что никто из них не сказал мне грубого слова. Лишь повзрослев, получше узнав жизнь, в полной мере оцениваю я доброту, терпение и благожелательность новых моих товарищей.

Когда, к примеру, приходили они после тяжелой работы голодными, замерзшими, а я, „дежурный“, весь в саже еще не сумел растопить печку!

Выдали и винтовку. Английскую! Я сам научился разбирать ее и собирать. Но патронов к ней не было.

А полушубок — белый, теплый, недолго гордился я им. Разбирая, вычищая непослушную чугунную печку, я прижал к животу ребристые колосники, и полушубок мой, впитав сажу, стал полосатым, как шкура зебры.

Деревушка была лесная, рядом замерзшее озеро. Всю эту красоту я описывал в письмах к отцу, рисовал окрестности.