– Скажите, пожалуйста, у вас не остановился некий господин Бране, – спрашивал один из них. – Эйнар Бране?

Швейцар покачал головой.

– Вы твёрдо уверены?

– Конечно.

Двое вполголоса посовещались между собой.

– А Эйнар Линдеберг? – спросил первый.

Калле вздрогнул. Эйнар Линдеберг – да это же дядя Эйнар! Всегда приятно помочь людям, и Калле уже открыл было рот, чтобы сказать, что Эйнар Линдеберг живёт у булочника Лисандера, но в последний момент осёкся, и у него получилось что-то вроде нерешительного «эххр-р-м».

«Ты сейчас чуть не свалял такого дурака, дорогой Калле, – сказал он себе с мягким упрёком. – Лучше подождём-ка и посмотрим, как всё обернётся».

– Нет, приезжего с такой фамилией у нас тоже нет, – уверенно ответил швейцар.

– Тоже нет… И вы, конечно, не знаете, останавливался ли вообще в вашем городе за последнее время кто-нибудь по фамилии Бране или Линдеберг. Может быть, он поселился не в гостинице, а где-нибудь в другом месте?

Швейцар опять покачал головой.

– Так! А можно у вас снять двойной номер?

– Пожалуйста! Номер тридцать четыре для вас будет самым подходящим, – вежливо сказал швейцар. – Будет готов через десять минут. Вы надолго собираетесь остановиться?

– В зависимости от обстоятельств. Думаю, дня на два, на три.

Швейцар достал книгу для приезжающих, чтобы гости записали туда свои фамилии.

Калле купил вечернюю газету. Он ощущал непонятное возбуждение.

– Тут что-то не так, за этим что-то кроется! – прошептал он себе под нос.

Теперь, пока он не узнает, кто эти двое, которым нужен был дядя Эйнар, он отсюда ни за что не уйдёт. И хотя он понимал, что швейцар будет несколько удивлён, если он, Калле Блюмквист, вдруг усядется здесь в вестибюле с газетой в руках, ничего другого ему не оставалось. Калле развалился в кожаном кресле с видом коммерсанта, совершающего деловую поездку. Всем сердцем он надеялся, что швейцар не выставит его за порог. К счастью, его отвлёк телефонный звонок, и он не обратил на Калле никакого внимания.

Калле провертел две дырки в газете, заранее обдумывая, чем бы объяснить маме такое странное обращение с её вечерним чтивом. Затем он принялся размышлять, кто же эти два господина. Может быть, сыщики? Они часто появляются вдвоём, по крайней мере в фильмах. А что, если подойти к одному из них и сказать: «Добрый вечер, дорогой коллега!»

«Это было бы глупо, идиотски глупо, если не сказать хуже, – ответил сам себе Калле. – Никогда не нужно упреждать события».

Ого, как иногда везёт! Оба приезжих подошли и сели в кресла напротив Калле. Можно было сколько влезет глазеть на них через газету.

«Приметы, – сказал себе знаменитый сыщик. – Азбука сыскного дела!.. Фу-ты, боже мой, да за такую физиономию надо штрафовать!»

Более отталкивающего лица Калле не видал за всю свою жизнь. Он подумал, что общество по украшению города охотно заплатило бы немалые деньги, лишь бы этот тип уехал. Трудно сказать, что делало его лицо таким неприятным: низкий лоб, слишком близко посаженные глаза, перекошенный нос или рот, который становился ещё уродливее от странной, кривой улыбки.

«Уж если это не жулик, то я тогда архангел Гавриил собственной персоной», – подумал Калле.

Во внешности второго не было ничего примечательного, если не считать почти болезненной бледности. Это был небольшого роста блондин с очень светлыми голубыми глазами и бегающим взглядом.

Калле так на них пялился, что казалось, глаза его вот-вот выскочат через дырки в газете. Одновременно он весь обратился в слух. Незнакомцы оживлённо разговаривали, но Калле, к сожалению, улавливал только отдельные слова. Вдруг Бледный произнёс довольно громко:

– Чего там ещё, он точно здесь, в городе. Я сам видел письмо к Лоле. На штемпеле ясно стояло: Лильчёпинг.

Письмо к Лоле?! Лола! Лола Хельберг, кто же ещё?

«Всё-таки у меня котелок варит», – удовлетворённо заключил Калле. Он же сам опускал письмо к Лоле Хельберг, кто бы ни была эта достопочтенная дама! И она записана в его книжку.

Калле изо всех сил старался уловить что-нибудь ещё из разговора, но тщетно. Через минуту пришёл швейцар – сообщить, что комнаты готовы. Противный и Бледный поднялись и ушли, и Калле собирался последовать их примеру, но тут он заметил, что конторка швейцара пуста и вообще в вестибюле, кроме него, никого нет. Недолго думая он раскрыл книгу для приезжающих. Противный записался первым, это Калле заметил. «Туре Крук, Стокгольм». Очевидно, он! А как зовут Бледного? «Ивар Редиг, Стокгольм».

Калле вынул свою записную книжку и списал туда фамилии, затем старательно перечислил приметы своих новых знакомых. Открыв книжку на странице дяди Эйнара, он записал: «Вероятно, иногда называет себя Бране». Потом сунул газету под мышку и, весело насвистывая, вышел на улицу.

Теперь оставалось ещё только одно – машина! Должно быть, это их машина стояла перед гостиницей: не так уж часто сюда приезжают автомобили из Стокгольма. К тому же если бы они приехали семичасовым поездом, то уже давно разместились бы в гостинице.