Шрифт:
– Проше пани!
– Ан нет, шалишь, брат!!! – очнулся Сыромятников, всем телом поворачиваясь к Навроцкому и угрожающе качнувшись вперед. Его спутники, переглянувшись, на всякий случай встали, но купец не обратил на них никакого внимания. Не сводя с улыбающегося Навроцкого бешеных, наливающихся кровью глаз, он полез за пазуху – и стол закачался от брошенной на него пачки червонцев:
– Прочь с дороги, ляшская морда! Моя цыганка будет!
– Пфуй, пся крев [42] … – чуть заметно поморщился Навроцкий. И двумя пальцами извлек из-за отворота фрака сложенный билет в одну тысячу. Данка ахнула на весь зал, поднеся руку к губам. Цыганки повскакали с мест. Яков Васильев бросил короткий взгляд на хор – и к нему тут же подошли Митро и двое из Конаковых. Тот же самый маневр проделал наблюдавший за происходящим возле своей стойки хозяин ресторана – и несколько половых покрепче незаметно приблизились к столику.
42
Собачья кровь (польск.).
Предосторожности эти были не лишними: Сыромятников зарычал, как цепной полкан, только что клыков не оскалил. Уже ничего не говоря, он снова полез дрожащей рукой за пазуху – и по столу разлетелись белые тысячные билеты. Их было шесть, один скользнул под скатерть, кто-то из друзей Сыромятникова тут же нагнулся за ним – и приглушенно взвыл: каблук купца опустился на его руку.
– Ну?! – рявкнул Сыромятников в лицо Навроцкому.
Тот чуть заметно отстранился, посмотрел на рассыпанные тысячи с большим уважением, перевел взгляд на близкую к обмороку Данку – и улыбнулся во весь рот, как тогда, в переулке, перед тем как вытащить ее из сугроба. Но на этот раз в его улыбке была то ли насмешка, то ли разочарование.
– Что ж… Значит, этот день все-таки не мой. – Он шагнул к Данке, взял ее руку, поднес к губам, поднял глаза – взгляды их снова встретились, и Данка поняла: сейчас он уйдет. И она больше не увидит его. Никогда.
– Казими-ир… – чуть слышно, со стоном вырвалось у нее.
– Не последний день живем, ясная пани, – спокойно, ободряюще сказал он. Быстрым движением перевернул ее кисть, поцеловал раскрытую, дрожащую, влажную от холодного пота ладонь и, не забрав со стола денег, вышел из зала. За столом Сыромятникова грянуло оглушительное «ура», купец подхватил Данку на руки.
– Моя! Моя! Несравненная! Божественная, моя! Все слыхали?! Никому не дам!
– Пусти ты меня, скотина вонючая… – шепотом процедила Данка, но ее голос потонул в диких воплях Сыромятникова и его компании.
Данке стало совсем плохо, снова пошла кругом голова от запаха водки и немытого тела, душной волной идущего от Сыромятникова, в ушах зашумело. И Данка поняла, что лучше всего сейчас будет упасть в обморок. Это она и сделала.
Приоткрыть глаза Данка решилась только спустя пять минут в «актерской», куда ее после поднявшихся в зале испуганных криков и суеты отволокли цыгане. Украдкой осмотревшись из-под ресниц, она увидела, что лежит на узкой лавке, в головах – футляр от чьей-то гитары, а рядом сидит и в упор таращится на нее Варька.
– Долго еще дурака валять будешь? Вставай!
Данка открыла глаза. Глядя в сторону, тихо, ненавидяще проговорила:
– Не встану. Шагу не сделаю.
– Чяери, ты с ума сошла? – так же тихо, раздельно спросила Варька. – Восемь тысяч на кону! Встань и иди, ты цыганка! Со своим поляком как хочешь разбирайся после, а сейчас встань и иди! Ждут тебя!
– Как же вы мне, христопродавцы, осточертели все… – горько сказала Данка, отворачиваясь к замерзшему, мерцающему синими искрами окну. – Ступай, Варька… Выйду сейчас, только поди вон, ради бога…
Варька еще минуту вглядывалась в нее. Затем поднялась и без единого слова скрылась за дверью. Данка посидела немного, прижимаясь горящим лбом к ледяному стеклу. Затем резко встала, одернула муаровое платье так, что грудь чуть не выпала из декольте, схватила со спинки стула шаль и вышла из «актерской». К Данке тут же кинулись цыгане, что-то заговорили, загалдели все разом, начали хватать за руки, плечи, толкать в спину. Перед глазами мелькнуло потемневшее, неподвижное лицо Кузьмы (он один молчал), но Данка пронеслась мимо него, не обернувшись, с надменно вздернутым подбородком, и, с силой отпихнув руки цыган, быстро вошла, почти вбежала в сияющий зал, где ее встретил оглушительный взрыв аплодисментов.
…Домой цыгане вернулись глубокой ночью, возбужденные и счастливые. Вечер прошел с большим успехом. Данку не отпускали от столиков, она по нескольку раз спела весь свой репертуар, плясала, снова пела, едва переводила дух, сидя за столом пьяного от водки и счастья Сыромятникова или у него же на коленях, и опять шла выступать. К двум часам ночи она была еле жива, но избавление пришло неожиданно: Сыромятников заснул прямо посреди «Не будите вы меня», уронив взлохмаченную голову на стол и своим храпом перекрывая весь хор цыган. Не проснулся он даже тогда, когда его на руках выносили из зала шестеро половых. Теперь можно было с чистым сердцем и огромным заработком ехать отдыхать.
– На ногах стоишь или извозчика взять? – озабоченно спросила Варька, когда они вместе с шатающейся от усталости Данкой шагнули из задней двери ресторана на мороз. Остальные цыгане давно ушли вперед, из-за угла отчетливо слышались в ледяном воздухе их смех и громкий разговор, вместе с ними был и Кузьма, так и не сказавший ни слова за весь вечер. Данка с Варькой стояли одни на пустой, заснеженной улице под редкими звездами. В ресторане уже погасили огни. Где-то далеко, на Большой Грузинской, слышался удаляющийся скрип полозьев, вялый собачий брех раздавался из-за забора.