– Знаю, – вздохнул Осецкий, машинально принимая от шофера бутылку, у которой уже виднелось дно, едва прикрытое остатками жидкости.

– Но разве эти комиссии не разобрались? Ведь любой инженер…

– Да откуда инженер? Это были, извините, эти… как это… ага, оперативные группы. Мы их вообще жуликами называли. Где там вы инженеров видели? Какие-то молокососы, сопляки, передо мной выкаблучивались, чтобы я не смекнул, но разве я не знаю? Ну нет?

– Ну да, – ответил Осецкий, отдавая пустую бутылку.

– Я к правительству претензий не имею. Вообще. Только вот Стрыйский парк, ну, говорят, трудно. Но и не могли ведь каждому в документы смотреть, нет? Этот пришел, говорит: «Я комиссия». Дурака валяет. Важная особа мне говорит: «Мисько, сбегай», «Мисько, принеси». Какой я ему Мисько? Шофер с особыми правами, двенадцать лет на машине. Ну нет?

– А вот не смогли мне другую машину взять… – проникся жалостью к самому себе Осецкий.

– Ха-ха, холодно, голодно, мокро, обидно и до дому далеко, да, господин инженер? А что я мог сделать? Эту машину реквизировала комиссия у одного прохвоста, чтоб ему, он был фольксдойч во Львове, а как удрал, так машину жене оставил. А я не поленился и говорю: это враг народа, мать его так, а машина была одного адвоката. Он его в Пяски [150] отправил, представляете?

Инженер многого не понимал, но из вежливости поддакнул.

– А как пришли эту машину забирать, а я был в комиссии, она ко мне кинулась: пан Михал, пан Михал, что вы делаете, мы все такие патриоты, мой Антек с газеткой всегда бегал, и муж был в АК [151] , а вы теперь так. А я ей на то: говорил тебе, баба, что будешь реветь, а как смеялась, что муж получает масло и белый хлеб? Говорил. Так пусть теперь тебе этот хлеб немецкий в горле комом станет. А ее любовник хвать меня за лацканы. Тогда мне пришлось немножко поднапрячься, потому что он высокий, но зубы у него изо рта выскакивали, как пассажиры из трамвая.

– А что с автомобилем? – спросил Осецкий, уже немного сонный и обеспокоенный тем, что драматически представленная история может затянуться сверх меры.

– С автомобилем? Так плакали, шум подняли, а потом открутили все, что могли, всякие штанги, колпаки, зеркала, ну все, не знаю, как это вместе держалось. А в конце еще этот Хрыцюк, ну, этот ее любовник, так по багажнику приложился, что след до сих пор остался. Так уж он бесился. Но это ничего, хоть какая-то компенсация за наши обиды, разве нет?

Петрус вздохнул и добавил тише:

– Этот Хрыцюк был прохвост, но его брат, о Боже! Он в полиции служил, мучил наших и пытал, и даже в «Галичину», это такая эсэсовская дивизия была, из одних украинцев, добровольцем записался. Может, мне Господь Бог даст, я его встречу, так я уж с ним поговорю.

Он вздохнул набожно и добавил шепотом:

– А теперь я лампочку погашу, потому что наш аккумулятор если разрядится, то обратно его уже не подзарядить.

Помолчал с минуту.

– Господин инженер, а вы откуда, можно спросить?

– Из Ченстоховы.

– Посмотрите, посмотрите на эту электростанцию. Я, по правде говоря, никогда из Львова за Зимне Воды не выезжал, а как меня война пнула, так до Одры летел. Здорово бывало. Один наш сержант…

– Вы были в этой Второй армии? – спросил Осецкий, чувствуя, что засыпает.

– Был. И Грюнвальдский крест у меня есть, только я его не ношу, чтоб не потерять. Так вот, знаете, как этот сержант немцев по морде бил, так у меня словно нутро медом смазывалось.

– Люби ближнего… – пробормотал Осецкий, погружаясь в блаженные грезы.

– Это да, это так.

Вдруг Мисько зашевелился в темноте.

– Что, это вы про немца, что он ближний? Вы мне так больше не говорите, хоть вы и инженер. Вы – мой ближний, и мой шеф тоже, и даже те сопляки, которые вчера у меня из машины пассатижи стянули, но не немец. Что это за ближний, если его нужно сразу же изо всех сил по морде мутузить, чтобы он тебя не убил? Что, нет?

Инженер звучно посапывал носом. Быть может, ему снилось открытие электростанции. Его электростанции.

Злополучную засорившуюся мамку, так водитель называл бензонасос, удалось прочистить под утро благодаря помощи русских. Остановив их грузовик, Мисько одолжил плоскогубцы и несколько ключей. Сноровисто разбирая больной бензопровод, он одновременно разговаривал с русскими, и хотя ни один лингвист не смог бы признать русским язык, на котором он с ними общался, понимали они друг друга прекрасно.

– Ты аткуда такую машину взял, ведь ана на швейную пахожа, – говорил высокий блондин в кожаной куртке, добродушно улыбаясь при внимательном осмотре старого «опеля».