Я чувствовал, как дрожит самолет. Все перемычки напрягались под внезапными ударами плотного воздуха. Листы обшивки, густо усеянные заклепками, тряслись. Потоки воды били в толстое стекло кабины и стекали вниз, искажая и так удивительные очертания ближайших туч. В какую-то минуту потемнело еще сильнее, и я заметил, что с нашей антенны и с концов крыльев срываются фиолетовые пучки света. Весь самолет был заряжен электричеством. Грохот прокатывался волнами то над нами, то ниже нас. Наконец во мраке появился слабый свет. Тучи разошлись в стороны, и мы выпали в относительно спокойную зону пространства. Солнце висело уже низко над горизонтом, океан выглядел как котел, наполненный стынущим металлом. На горизонте показалась бледная полоска.

– Вот и Флорида, – сказал толстяк. – Вот видите, «лайтнинги» не так уж и плохи.

– Знаете ли вы что-либо конкретное о сети немецкой разведки в Аргентине? – спросил я. – У нас был специалист по заморским делам…

– Вы имеете в виду Мейкинза? – усмехнулся Грэм. – Вы встретите его у нас.

– В самом деле? Он уехал месяц назад, якобы в Египет.

– А вы в Индию. Конечно же, нам приходится быть осторожными. У нас там есть еще пара отличных специалистов. У нас особенная работа, отличающаяся от обычной контрразведки. Не может быть и речи о добывании ценных планов отдельными личностями, использующими грим и чемоданы с двойным дном. Этого не допускают огромные размеры нашей системы и ее тесная взаимосвязь. Есть место лишь для мелкой, муравьиной работы, в любую минуту грозящей подвергнуть риску все, – или же для организованной, мощной атаки. Вы знаете, в нашем обществе довольно много натурализованных немцев, из которых и вербуются агенты. Эти люди работают не за деньги. Это очень опасный противник, у которого мощные тылы. Я не верю, что при таких малых шансах на выигрыш много людей согласилось бы работать только за деньги.

– Не знаю, так ли уж они малы, – заметил я.

– Значит, вы не будете их недооценивать. Это хорошо. Нанимая работников, техников, слесарей, монтеров – всю эту рабочую армию, мы руководствовались различными принципами. Досконально изучали прошлое, политические взгляды, родственников, знакомых. Те, у кого текла в жилах немецкая кровь, не могли попасть в систему производства.

– Да, такой своеобразный расизм, – сказал он, увидев, что я улыбаюсь. – Но только для обеспечения безопасности дела, а не из-за каких-то мистических предрассудков. Несмотря на все это, аргентинские агенты должны иметь у нас информаторов. Я почти уверен в этом.

– Посмотрите, – добавил он, – это лучший случай сориентироваться в плане CEW.

Действительно, в лучах заходящего солнца лежал атомный город, к которому мы быстро приближались. Пологая впадина была покрыта длинными тенями от бетонных построек. Их крыши чернели шахматными досками окон, которые блестели в косых лучах солнца. Далеко, за порыжевшим грунтом, слабо заросшим кустами и травой, поднимались легкие скелеты стальных башен, которые двойной цепью опоясывали комплекс строений. В глубине извивались дымы высоких труб.

Самолет повернул, некоторое время мы летели вдоль южной границы города и вдруг попали в полосу тени. Солнце скрылось за горизонтом. Я увидел белую полосу, которая быстро приближалась, и вскоре колеса едва заметно соприкоснулись с металлическими плитами рукотворного посадочного поля.

Нас ожидала группа людей. Некоторые были в форме. Выходя из кабины, я с трудом разогнул затекшие ноги. Грэм, едва сошел на землю, тут же достал портсигар. Мы пошли по краю аэродрома. За стальной сеткой нас ждали машины.

– Надеюсь, теперь я смогу принять душ и вздремнуть? – тихо спросил я Грэма, потому что к нам приближались люди.

– Все, что только пожелаете. Это доцент Куэрни, доктор Гримшо, старший лейтенант Фолстоун.

Доцент был широкоплечим брюнетом с овальным лицом, на котором выделялись пушистые темные брови. Он добродушно улыбался. Я подал руку Гримшо, который выглядел так, словно его кто-то сильно вытянул в длину и оставил таким перепуганным. У него был мощный нос, все лицо складывалось исключительно из профиля, как плоский стилет, и огромные очки. В автомобиле кто-то сидел.

Я обрадовался, узнав Мейкинза, но тут же погасил улыбку: может быть, по сценарию мы не были знакомы?

Он только подмигнул мне и запустил мотор. Доцент и Грэм уселись в открытый «крайслер», я за ними. Машины тронулись. Мы проехали между двумя башнями, затем в сгущающихся сумерках выросли темные стены многоэтажных зданий. Сбоку поднималась, как обелиск, гигантская квадратная труба. Вылетающий из нее дым сиял мягким белым светом.

Мы вошли в широкий сквер и куда-то двинулись по бетонной лестнице. Я ориентировался все хуже, на меня навалилась усталость. Помню, были еще какие-то лица в полумраке. Пришлось пожимать протягиваемые ко мне руки, бормотать свое новое имя. Потом мы поднялись на лифте, и я наконец остался один в маленькой, хорошо освещенной комнате со светлыми стенами и мебелью. Только стол был коричневый. Последнее, что я помню, был долгий, очень приглушенный, но всеохватывающий шум.

– Моя работа начинается с того, что я должен подозревать всех, не так ли? – спросил я Грэма.

Мы стояли на крыше одиннадцатиэтажного здания, которое находилось в центре комплекса Б. Вокруг простиралась панорама, состоявшая из бетонных глыб; кое-где сияли, как вымытые, зеркала больших бассейнов; из торчащих труб вился легкий дымок. В отдалении, на фоне плоских травянистых склонов, виднелись колонны дистилляторов.

– Никто не будет навязывать вам свои методы. Вы будете знать все, что мог бы знать президент Штатов, если бы ему вздумалось что-либо спросить. Что касается служебных отношений, то вы являетесь членом совета.