Вот почему все отворачиваются от того, кто выгонит из дому Собаку. Вот почему изображения Собак сделались оберегами, обороной посевов. Так прославили Люди храброго зверя, посредника меж ними и разгневанным Богом. Говорят еще, одному псу даны были крылья, чтобы проворней сновал между Землею и Небом. Этого пса Люди прозывают Семарглом. Сказывают — если весной пробежит он по хлебному полю, можно смело ждать урожая. Оттого Семаргла зовут еще Переплутом — покровителем корешков, переплетенных в

Земле. Ведь если бы не Собака…

Так устроено Зло, что само по себе оно ничего не может родить. Доброе дерево, умерев, вновь становится плодородной Землей, дающей питание семенам; сама его Смерть становится Жизнью. А Зло никогда и не ведало настоящей живой жизни, оно от века мертво. И, бесплодное, способно только калечить и убивать, но не творить. Вот и стремится оно обратить себе на службу все, что только ни зацепит его когтистая лапа. Разум так разум, силу так силу. Кого обещанием, кого уговором, кого принуждением. И почти всегда — выдавая себя за Добро. Своей совести нет, так чужую салом залить…

Долго не удавалось Моране и Чернобогу выковать ледяной гвоздь. Такой, чтобы все непробудным сном усыплял, птицу и зверя, человека и звонкий ручей, даже небесную тучу. Не слушался лед: он ведь тоже был когда-то живой, журчащей водой, и злой воли слушаться не хотел.

— Нужен нам могучий помощник, — сказал наконец Чернобог. — Думай, разумница!

И Морана начала думать, а потом снова дождалась кромешного новолуния и пробралась на спящую Землю, украла змеиное яйцо из гнезда.

Уже было сказано, что Змеи в те времена не жалили ядовито, не губили неосторожных Людей, были добрыми и безобидными, как теперешние ужи. Перун жаловал Змей, всегда посылал по их просьбе дождь наземь. А Люди жили со Змеями в мире, селили их у себя в доме, поили парным молочком. И когда для моления Ладе-Рожанице делали из глины с хлебными зернами образки беременных жен — самое святое и уязвимое, чрево и грудь, обвивалиизображениями добрых Змей, Хранительниц-Змей. Вот как было.

Долго горевала ограбленная Змея, лишившаяся детища… Но если бы знала, что из него выйдет — живая навеки в Землю зарылась бы. Потому что Морана обвила яйцо длинным волосом, вынутым из растрепанной косы беспутной, загулявшейся бабы, той самой, что дитя колосьями обтирала. И долго творила мерзкие заклинания, чтобы прижился волос, чтобы впитал, высосал живую суть из яйца. И это сбылось. Когда скорлупа опустела, вместо бабьего волоса родился небывалый змееныш — слепой, тощий и слабый, но с пастью шире некуда, прожорливый и жадный. Стали звать его Волосом, а еще Сосуном — Смоком, Цмоком. И каких только яиц не перетаскала ему обрадованная Морана: змеиных, ящеричьих, птичьих. Оттого, когда Волос подрос, оказалось у него змеиное тулово, одетое разом в мех и пеструю чешую, короткие когтистые лапы, голова ящерицы и перепончатые крылья. И разума — никакого. Кто поведет, за тем и пойдет. И на зло, и на добро.

А Морана все приживляла к изначальному волосу новые, звериные и человечьи. Все, какие могла подобрать. Потерянные медведем и волком у водопоя, неосторожно состриженные и выметенные из избы… Лишь много позже поняли горько наученные Люди, как опасно бросать ногти и волосы, поняли, что подобный сор нельзя беспечно мести вон на потребу злым колдунам — надо тщательно собирать его полынными вениками и сжигать в чистом огне… Что поделаешь: никто не научил их, пока было время. Ведь Боги сами были тогда доверчивыми и молодыми и не ведали всех путей и хитростей Зла.

Змей же вырос, как на дрожжах. Повадился выбираться за Железные Горы, в широкий солнечный мир. Летал меж облаков, ходил в облике человека, бегал зверем прыскучим, носился по лугам вихорем, столбом крутящейся пыли. Превращался во все, что угодно, лишь стоило пожелать. Было в нем без числа сутей, — порою сам забывал, что родился все-таки Змеем. Памяти ему, как и разума, досталось едва-едва. Зато силушки — невпроворот.

Пришлось с ним помучиться самой Моране, вскормившей его ради злого служения. Как-то приказала она подросшему Волосу:

— Слетай на вершину неприступной горы, принеси иголку синего льда, самого холодного, какой сумеешь найти.

Ибо открылось злодейке: лишь из этого льда можно выковать усыпляющий гвоздь. Но Волос заупрямился:

— Не хочу!

Поймал клубок ниток, покатил по полу, затеял игру. Озлилась Морана — да как огрела его поперек спины прялкой, на которой ночами пряла Людям несчастья:

— Кому сказано!

Заплакал обиженный Змей, пополз вон из пещер, на ходу утирая огромными лапами слезы. Взмахнул жесткими крыльями, взмыл в небо повыше горных вершин… но увидал колесницу Даждьбога, сияющее Солнце — и мигом забыл все наказы хозяйки. Подлетел поближе, залюбовался:

— Какое блестящее! Подари, а?

Величавый сын Неба улыбнулся юному чудищу, заглянул в радужные, лишенные смысла глаза. И ласково молвил:

— Как же я подарю тебе Солнце? Оно не мое, не твое, оно каждому поровну светит.

Ничего не понял Змей Волос и начал выпрашивать:

— Да я не насовсем — поиграю и принесу…

— Нет, — покачал золотой головой могучий Сварожич. — Ищи другие игрушки.

Тогда Змей распахнул пасть, показывая тьму-тьмущую кривых, острых зубов:

— А я тебя укушу!