— Не все, конечно. — Она нахмурилась и решительно открыла дверь. — Идите ради бога, а то я себя уже сексотом чувствую.

В многочисленных коридорах студии «Мосфильм» было, как всегда, полутемно, холодно и пустынно. Творчеством тут уже лет десять не пахло, а пахло сыростью, грязными плевательницами, забитыми представляющими уже антикварную ценность окурками, пыльными лестницами и еще какой-то дрянью. Алена шла по одному из таких длинных коридоров, ежась от затхлой сырости. Неуютно здесь было. Гулкий стук ее каблуков разлетался во все стороны, разбиваясь о грязно-зеленые стены и оседая на грязном полу. Она не любила «Мосфильм», находя это скопище беспорядочно соединенных между собой зданий самым ужасным строением в городе. Проще всего здесь было заблудиться, отыскать же нужный кабинет без навыков следопыта или не имея разряда по спортивному ориентированию совершенно невозможно.

С каждым посещением студии она все больше утверждалась во мнении — архитектор, который это построил, либо изначально был импрессионистом, либо, никакого отношения к модернизму не имея, сошел с ума уже во время грандиозного строительства. Нормальный человек такого здания сотворить не мог бы. И дело тут не в отношении к импрессионизму как направлению в искусстве (Алена, кстати, очень любила и Моне, и Дега, и даже Пикассо), но всему же есть предел! По ее разумению, люди должны жить и работать в удобных зданиях, где просто найти вход и выход, где третий этаж в одном подъезде не соответствует пятому в другом, и когда заходишь в лифт, то точно знаешь, что попадешь на пятый этаж, нажав соответствующую кнопку, а не на четвертый или седьмой, как на «Мосфильме».

Кроме странной планировки, здание это имело еще одну неприятную особенность — каждого, кто сюда заходил, охватывало чувство, что он попал в далекое постядерное будущее, когда из всех существ, живших некогда на планете, остались лишь тараканы. Тут Алена всякий раз задавалась одним и тем же вопросом: как в таком сюрреалистическом кошмаре можно что-то творить, а тем более снимать кино. Правда, последние картины свидетельствовали о том, что снимали их именно на «Мосфильме» — до того они все были гадкими, безвкусными и по большей части жестокими.

Сейчас, как и всегда здесь, ей стало нестерпимо тоскливо и очень захотелось на улицу — к народу, к теплому ветру и шуршанию листвы. И тут в самом конце коридора она увидела стайку девушек. Именно стайку, не группку и не толпу. Девушки оживленно ворковали, их бодрые голоса разносились далеко за пределы видимости. Алена поспешила к ним, радуясь, что наконец-то избавлена от мучительного одиночества. Подойдя ближе, с удивлением обнаружила, что девушки сгрудились как раз у дверей студии «Степ», которая являлась конечным пунктом ее путешествия. Она едва успела поравняться с ними, как дверь отворилась, и строгая дама холодным голосом, который Алена тут же узнала, приказала:

— Заходите.

Все стали просачиваться в кабинет, и вскоре Алена осталась одна в коридоре. Дама лет сорока с удивительно молодым, но беспристрастно холодным голосом требовательно оглядела ее поверх модных очков в тонкой золотой оправе и осведомилась:

— А для вас особое приглашение требуется?

Алена пожала плечами, но решила не сопротивляться. К тому же, как ей подсказала интуиция, в этом случае сопротивление было абсолютно бессмысленным.

В небольшом помещении расселись кто где смог. Алене достался валик большого кожаного кресла. Там она и притулилась, держась скромно и ненавязчиво. Девушки тихо переговаривались между собой, кое-где даже раздавались приглушенные смешки. Но в общем чувствовалась некая деловая сосредоточенность. Минут через пять из смежной комнаты вышел долговязый парень болезненного вида. Он оглядел собравшихся строгим, расфокусированным из-за легкого косоглазия взглядом и неожиданно тепло улыбнулся.

Получилось эффектно, как у конферансье перед началом концерта. Все тут же облегченно вздохнули и слегка расслабились.

— Очень хорошо, — одобрительно кивнул парень, потирая свою аллергически-красную щеку. — Мы с вами уже знакомы. Все вы прошли отборочный конкурс и знаете, что нам предстоит тяжелая, изнурительная работа.

Проговорил он эту фразу довольно бодрым голосом, отчего Алене стало не по себе.

— Меня зовут Николай, — он слегка поклонился. — Для тех, кто забыл.

Девушки зашушукались, но этот процесс был сразу же подавлен. Николай поднял руку, призывая всех к вниманию:

— Значит, так. У нас серьезное дело, поэтому нам с вами нужна дисциплина, ответственный подход к репетициям и съемкам — с вашей стороны, ну а с моей — все остальное. Я, как вы помните, режиссер. Теперь о нашей съемочной группе. Саша, Марина! — позвал он, обернувшись к дверям смежной комнаты.

Оттуда, как из сказочного ларца, тут же выпрыгнули две особы — женского и мужского пола. Марина — это та самая дама с холодным голосом, которая сначала отбрила Алену по телефону, а потом заволокла в офис. А Саша — он был экземпляром, на котором она тут же остановила свой пытливый женско-журналистский взгляд. Саша не походил на остальных представителей съемочной группы своей плещущей через край жизнерадостностью, за которой угадывалось желание понравиться всем девушкам сразу.

Несомненно, он был отпетым бабником. Но не таким разборчивым, как, например, Бунин. Нет, Саша млел под лучами, источаемыми каждой встреченной им женщины. С любой мало-мальски привлекательной и еще не совсем дряхлой он готов был завязать романчик. Он не был красавцем, не был даже привлекательным молодым человеком — всклокоченная шевелюра непонятного цвета, пухлые щечки, выпирающее пузо (Бунин непременно назвал бы это пузо зеркальной болезнью — это когда свое мужское достоинство можно узреть только в зеркале). Но тем не менее Саша излучал очарование каждой клеточкой своего похотливого организма. Он уже строил бархатные глазки двум или даже трем девушкам в этой комнате, и Алена не сомневалась, что рано или поздно он подкатит и к остальным. Или хотя бы попытается это сделать. Его вряд ли огорчит отказ, потому что он сразу же найдет другой объект для своего неуемного мужского влечения.