Весь день Ричард топтался в виртуальном «углу для принятия решений» — точно так же, как давешний тип в тренчкоте вчера вечером. В пять он отправился в Хорнси — за тем лишь, чтобы на полпути отказаться от этой мысли. Он вышел из метро на станции «Арчвей», решив, что, даже если и попадет домой, все равно не успеет принять душ и домастурбироваться до состояния бесполого нечто (в этот вечер Ричард и думать не желал о том, что с ним приключится конфуз вроде невольной эрекции), а уж тем более — заняться туалетом и гардеробом с тщательностью и рвением, которых не знал с тех пор, как подростком собирался на дискотеку.

Иными словами, чем провести недостаточно времени в своей игрушечной квартирке Венди [13] , он предпочел не возвращаться туда вовсе. Уж лучше заявиться в «Силинк» этаким бесшабашным, невыспавшимся, невшибенно крутым прожигателем жизни, словно он забежал сюда по пути из одного злачного места в другое. Этаким мачо, да; и при встрече энергично потереться о щеку Урсулы своей щетиной, сурово и очень по-мужски, пожирая ее нескромным взглядом, точно говоря: я такой жесткий не только здесь,и тем самым заставить ее покориться. Ричардовы грязные, с пузырями на коленках, брюки, мешковатая рубаха и поношенные туфли Урсула примет за обескураживающую сексуальность и подкупающее отсутствие неловкости. Он еще подумал: а может, усугубить это дело, нарочито втянув голову в плечи и пафосно, с елейным еврейским акцентом провозгласив «Стиль, шмиль!»?

Вот такие мысли пестрой вереницей проносились в мозгу Ричарда, когда он рысил по грязному вестибюлю небоскреба Арчвей-Тауэр; слезились глаза, в которые попал песок, поднятый порывами сухого холодного ветра. Похмелье наконец-то начало отступать; все, что он чувствовал теперь, — странное водянистое ощущение в паху да намертво закупорившую обе ноздри слизь, твердую, как два крошечных коралловых рифа.

На ходу он то и дело посматривал на часы, чувствуя, что время неумолимо убегает от него, тогда как сам он пребывает в перманентной, страшно неловкой агонии настоящего. Из этого состояния его вывела витрина конторы Смита, сработавшая как своего рода «зрительная соль». А именно стенд с экземплярами газеты «Радио Таймс», расположенный так, чтобы привлечь внимание прохожих. Внимание Ричарда он привлек исправно; да что там — грубо схватил его за шиворот; так любитель подраться хватает за ворот случайного прохожего, сунув воинственную свою физиономию ему под нос, который бедняга тщетно пытается в вышеупомянутый ворот спрятать. В данном случае физиономий было много. Белловых физиономий, строй Беллов плечом к плечу, сущий колокольный перезвон, эхом отозвавшийся в голове Ричарда. Под каждой улыбающейся колокольной макушкой стояло (в различных вариантах) зазывное: «Позвони мне!»

Ричард нашел компромисс. Он снова спустился в метро и поехал в центр. Выйдя на Тоттенхэм-Корт-роуд, он зашел в магазин мужской одежды и купил черные брюки из плотной хлопчатобумажной материи, черный же блейзер, черную водолазку, чистое белье и носки. По-хорошему, он не мог себе этого позволить — но очень уж хотелось выглядеть презентабельно, чтобы удостоиться внимания прекрасной Урсулы.

Ричард проскользнул в «Силинк» без пяти семь и сразу же двинулся по коридору в мужскую уборную. Там он побрился с небывалой тщательностью. Раскорячившись в одной из кабинок, он не менее тщательно вытер подмышки влажной туалетной бумагой, перед тем как разорвать целлофановую упаковку и надеть обновки. Еще пять минут у зеркала — не обращая внимания на комментарии завсегдатаев «Силинка», выстроившихся в очередь за его спиной и желающих причесаться, просморкаться или понюхать порошку, — и Ричард готов как никогда. Твердой походкой он направился по коридору в сторону бара. Ни дать, ни взять нормандский рыцарь в битве при Ажинкуре.

Первая же стрела не заставила себя ждать: она была выпущена в него вертикально — барменом Джулиусом. Ричард вошел в бар, уселся на высокий табурет, положил локти на барную стойку и попробовал проделать хитроумные манипуляции по привлечению внимания Джулиуса. Минут через пятнадцать ему это удалось. Наконец рядом с Ричардом вырос рыжий газон, и Ричард как можно более небрежно вопросил: «Джулиус, привет — Урсулу не видел?»

— Нет, — ответил бармен, и его начальная «н» пронзила Ричарда от затылка до загривка; остальные две буквы прошли сквозь шею навылет. Ее здесь нет?Уже десять минут восьмого — она должна прийти. Неужели она играла с ним?

— Мне… — Но рыжий газон уже маячил в противоположном конце бара, обслуживая актера, самым значительным достижением которого на тот момент являлось озвучивание рекламного ролика лекарства от несварения желудка «Пепто-Бисмол».

Ричард обошел клуб «Силинк» размашистой, многолапой походкой разъяренного белого медведя. Он то бросался вверх по лестнице, то скатывался вниз, заглядывал в кафетерий, смахивавший на ресторан, и в ресторан, походивший на кафетерий; пару раз он даже громко называл ее имя возле дамской уборной, мягким голосом, весь дрожа, но в низкой тональности: «Уууурсуууу-лааа….»; до тех пор, пока из уборной не вывалились две карги от журналистики — у них аж ноги подгибались от смеха, так их позабавило его поведение.

Потом он немного поторчал в баре, сжимая и разжимая кулаки, точно сдавливая невидимые шарики из физически ощутимой резины беспокойства. Ричард не хотел, чтобы Кельберн, Рейзер, Слэттер и прочие прихлебатели пришли раньше нее — эта мысль была невыносимой. Он тут же утек бы в слив омерзения, напрямую соединенный со сточной канавой прошлой ночи. По меньшей мере он мог бы поговорить с Урсулой один на один, пока этого не произошло. Он мог бы воспользоваться преимуществами, данными ему тем самым листком клеящейся бумаги для записей.

Ричард вдруг вспомнил об отдельном кабинете, в котором вчера были они с Рейзером. А что, если она там? Одну из горничных, обслуживавших те комнаты, в свое время «обслужил» Белл, Ричарду с трудом в это верилось, но после того случая она решила, что теперь перед ним в долгу. Она сделала так, чтобы у Белла и его приспешников был доступ к копии ключа всякий раз, когда им хотелось уединения в стенах клуба.

Если Урсула там, то чем она там может заниматься? Последствия долгого дня размышлений, неуверенности и с трудом сдерживаемой похоти начали сказываться на сознании Ричарда. В голову ему лезли мрачные картины того, как Урсула делает минет — Рейзеру! Слэттеру! Кельберну! Или кому-то из еще более грязных и похожих на хорьков Белловых прихлебателей. В то время как видения, одно ужасней другого, громоздились в Ричардовом воображении, сам Ричард взгромождался по ступенькам наверх. Когда он вскарабкался-таки на пятый этаж, сердце его бешено колотилось, а зрительное поле то расширялось, то тут же сжималось, как мехи аккордеона. Ни секунды не колеблясь, твердой рукой он открыл дверь.