Поскольку при активном участии Рюмина выяснилось, что националистическая группа в МГБ, «боясь разоблачения со стороны своих сообщников в ЕАК (Лозовского, Фефера и др.), всячески замазывала их дела», этого ловкого следователя в чине подполковника Сталин назначил не только руководителем следствия по «сионистскому заговору», но и начальником следственной части по особо важным делам. Потом он даже пожалует ему генеральское звание и сделает заместителем министра госбезопасности СССР.

Таким образом, Рюмин пожинал весомые плоды своей рискованной интриги. Демонстрируя служебный пыл, он пересматривает затянувшееся дело ЕАК и придает ему новый импульс. На основании его докладной записки вновь назначенный министр госбезопасности С. Д. Игнатьев 24 августа подготовил письмо на имя Маленкова и Берии, в котором сообщил, что «почти совершенно отсутствуют документы, подтверждающие показания арестованных о проводившейся ими шпионской и националистической деятельности под прикрытием ЕАК». Прежнее руководство МГБ, как утверждалось, не придавало должного значения изучению показаний арестованных, хотя в них содержится немало фактов о разведывательной деятельности американцев. Новый министр государственной безопасности заверял кремлевское начальство, что с прежней бездеятельностью его предшественника теперь покончено и до конца будут раскрыты шпионские связи «еврейских националистов» [131] .

19 января 1952 г. следствие по делам бывших руководителей ЕАК официально возобновилось. И в соответствии с заданной схемой разоблачения якобы существовавшего в СССР разветвленного шпионского заговора американо-сионистской агентуры началась подготовка закрытого судебного процесса. Проводились заключительные допросы арестованных, а также различные экспертизы по определению степени секретности и идеологической направленности материалов служебного и литературного характера, в свое время подготовленных и изданных подследственными, а теперь фигурировавших в качестве доказательств их преступной деятельности. Все эти процедуры осуществлялись с грубейшими нарушениями даже тех условных правовых норм, которых хотя бы формально и показушно придерживались на первом этапе следствия в 1949–1950 гг.

Чтобы придать будущему суду характер масштабной политической акции, 5 марта 1952 г. из общей массы было отобрано пятнадцать дел. Их объединили в одно, причем главным критерием для этого стало наличие в биографиях подследственных фактов, связывавших их тем или иным образом с заграницей. В общее следственное делопроизводство вошли материалы, касавшиеся С. А. Лозовского, И. С. Фефера, И. С. Юзефовича, Б. А. Шимелиовича, Л. М. Квитко, П. Д. Маркиша, Д. П. Бергельсона, Д. М. Гофштейна, В. Л. Зускина, Л. Я. Тальми [132] , И. С. Ватенберга, Э. И. Теумин, Ч. С. Ватенберг-Островской, Л. С. Штерн и С. Л. Брегмана, которые в общей сложности составили 42 тома протоколов и других документов.

31 марта Рюмин утвердил обвинительное заключение, в котором деятельность пятнадцати арестованных по делу ЕАК квалифицировалась как измена родине. 3 апреля министр Игнатьев направил этот документ Сталину, Маленкову и Берии.

В сопроводительном письме, составленном Рюминым, говорилось: «Представляю Вам… копию обвинительного заключения по делу еврейских националистов — американских шпионов — Лозовского, Фефера и других, докладываю, что следственное дело направлено на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР с предложением осудить Лозовского, Фефера и всех их сообщников, за исключением Штерн, к расстрелу. Штерн сослать в отдаленный район страны сроком на десять лет».

Таким образом, судьба арестованных руководителей Еврейского антифашистского комитета была предрешена задолго до вынесения приговора.

Начало работы трибунала, именуемого в официальных документах закрытым заседанием Военной коллегии Верховного суда СССР, было намечено на 8 мая. В тот день в 12 часов дня в зал клуба МГБ им. Ф. Э. Дзержинского вошли судьи, под конвоем ввели обвиняемых, и в присутствии следователей и других работников госбезопасности состоялось открытие процесса. Председательствовал на суде генерал-лейтенант юстиции А. Чепцов, членами военного суда назначили генерал-майоров юстиции Л. Дмитриева и И. Зарянова, секретарем — старшего лейтенанта М. Афанасьева. Заседания проходили без участия представителей государственного обвинения, защиты и вызова свидетелей.

Оглашенное на суде обвинительное заключение полностью признали только Фефер и Теумин, категорически отвергли — Лозовский, Маркиш, Шимелиович и Брегман, остальные согласились с ним частично.

С самого начала суду приходилось прилагать немало усилий для того, чтобы хоть как-то прикрыть несостоятельность обвинения, построенного в основном на фальсификациях. Еще в ходе предварительного следствия, когда Лозовского пробовали уличить в передаче американскому журналисту Гольдбергу секретного материала института № 205 [133] о внешней политики Англии, тот резонно потребовал приобщить этот материал к делу. Однако Рюмин приказал этого не делать, ведь секреты были явно «липовыми». Допрошенный в ходе судебного заседания бывший начальник этого института Н. Н. Пухлов заявил, что обзор внешней политики Англии был составлен на основании сведений, опубликованных в иностранной печати, и не является секретным [134] . Тем не менее суд признал это обвинение обоснованным и полностью доверился результатам экспертиз, проведенных в ходе предварительного следствия.

По сути дела, суд был лишь фикцией, формальной акцией, срежиссированной МГБ по заказу Сталина. Как впоследствии утверждал председатель Военной коллегии Верховного суда СССР А. А. Чепцов, еще до начала процесса министр госбезопасности Игнатьев и его заместитель Рюмин сообщили ему, что по их докладу на Политбюро было принято решение о расстреле всех обвиняемых, кроме Штерн [135] . Однако Чепцов сомневался. Ему казалось, что этот выскочка Рюмин, бравировавший особым доверием к нему Сталина и подмявший под себя мягкого по характеру и неопытного в делах политической полиции Игнатьева, блефует. Опытный профессионал, прошедший в Военной коллегии почти все ступени служебной лестницы — от старшего делопроизводителя в 1926-м до полученной в 1948 г. от В. В. Ульриха должности ее председателя, Чепцов не мог не возмущаться тем, с какой откровенной бесцеремонностью Рюмин относился к процедуре суда, да и к нему лично. Мало того что все подсудимые в перерывах между заседаниями Военной коллегии подвергались психологической и физической обработке со стороны следователей, Рюмин, пользуясь тем, что суд проходил в помещении на Лубянке, установил в совещательной комнате судей подслушивающие устройства. Чтобы как-то нейтрализовать тотальный контроль МГБ, Чепцов перевел отдельные закрытые допросы подсудимых, свидетелей и экспертов в здание Военной коллегии на улице 25 Октября.

Окончательно убедившись вскоре, что дело ЕАК расследовано весьма поверхностно и построено в основном на сфальсифицированных или извращенных фактах, он в июле 1952 г. прервал процесс и решил возвратить дело на доследование. Тем самым схватка с всесильным Рюминым оказалась неизбежной. В поисках защиты Чепцов стал обращаться к руководству различных властных структур: генеральному прокурору Г. Н. Сафонову, председателю Верховного суда СССР А. А. Волину, заместителю председателя Комиссии партийного контроля М. Ф. Шкирятову, председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. М. Швернику, заведующему Административным отделом ЦК ВКП(б) Г. П. Громову, секретарю ЦК П. К. Пономаренко. Все сочувствовали ему и в один голос заявляли, что решить этот вопрос может только Маленков.